Читать «Непримиримые (сборник)» онлайн - страница 103

Неизвестно, кто сказал деду. Батарея смотрела, как старик шел через мост, и солдат Колька Константинов тоже смотрел. Дед шел долго, он шел вечно, он шел через весь свет и, придя на батарею мертвыми своими ногами, нагнулся к лежащему на земле ребенку и стал поднимать его истерзанное тело. Оно было тяжело для деда, это цыплячье избитое тело, и солдат Константинов двинулся помочь. Но дед посмотрел на Кольку так, что тот закаменел на месте. Дед не смог поднять пацаненка всего целиком и поволок его ногами по пыли. Коричневые детские пятки чертили на земле кривую борозду, и Колька почему-то понял, что пацаненок уже умер.

Поздно вечером, после хлопот с ужином, Константинов сел под звездами над желтой водой в одиночестве, и ему было колюче внутри себя и хотелось что-нибудь разнести вдребезги. Он пнул ботинком подвернувшуюся кошку Маньку, а потом подошел к гаубице и стал в задумчивости крутить ручки поворотных механизмов, поводя стволом сначала вверх-вниз, а затем вправо-влево. Но капитан Витя Шуваев, услышав крик оскорбленной кошки Маньки, вышел из своей «таможни» в ночь, заметил кланяющийся звездам ствол и влепил повару Константинову подзатыльник.

– Шо ты крутишься?! – спросил он у солдата Кольки Константинова, стрелявшего когда-то по детям и получившего от них мину под колесо.

– Пальнуть охота, – задумчиво ответил солдат Константинов забитым слезами горлом.

Тогда Шуваев, почесав свою русую капитанскую голову, пошел обратно на «таможню» спать, ворча себе под нос так, чтоб Колька тоже слышал:

– Я тебе пальну… Я тебе так пальну…

Гречка

На двадцать четвертом месяце солдатской службы Колька Константинов твердо постановил себе, что если через три недели не уедет в Союз, то умрет с голоду, но гречку есть больше не станет. Через три недели Кольку Константинова вместе с другими увольняемыми в запас должны были отправить самолетом прямо в Ростов. Об этом донесла глубинная разведка в лице штабного писаря. Офицеры из управления полка специально везли его сотню километров от штаба до заброшенной на дальнюю «точку» батареи, чтобы помог составить списки «дембелей» и оформить документы прощания с армией. «Гадом буду, мужики! Улетите сразу домой. Своими ушами слыхал», – хлопнул себя не по ушам, а по груди писарь, при этом выбив из куртки легкую пыль.

Еще три недели, бесконечных и утомительных, Константинову пришлось запихивать в себя осточертевшую кашу, которую организм, переполненный презрением к гречке, никак не желал пропускать внутрь беспрепятственно. Мало того, будучи поваром, Кольке приходилось кормить этой кашей всю батарею. А значит, выслушивать от ребят ругань и угрозы за однообразный паек. Даже здесь, на дальней точке, в отрыве от полка и высокого начальства, где имелась возможность разнообразить солдатское меню речной рыбой, все равно нельзя было избежать консервов Семипалатинского мясокомбината (опять же с гречневой кашей). Строгий комбат запрещал брать овощи и фрукты у местных афганцев – боялся отравлений. Охотиться на диких джейранов в далекой степи тоже опасались. Овец воровать у чабанов – значило испортить отношения с соседями и нажить новых врагов. Получался продовольственный тупик.