Читать «Я сам себе дружина!» онлайн - страница 139

Может, стоило злосчастному Бирюку родиться в воинском роду?

Поделился этими мыслями с Вольгостем, но Верещага только махнул рукою.

– Да из этого пустозвона воин, как из подзаборного кабысдоха – бирюк. Если б он хоть над собою посмеяться мог – хороший бы шут вышел. Так он, похоже, смеяться и вовсе не умеет, а уж над собою – подавно.

Что да, то да – смеющимся Мечеслав Спрятня ни разу не видал, хотя разминувшиеся с хазарской неволей, со смертью заживо, люди смеялись много и часто.

Мечеслав подошёл к реке, у которой они остановились, к сидевшему на прибережном песке Спрятню, смывавшему с лица кровь, и негромко сказал:

– Снова людей до кулаков доведёшь, оставлю, где били. Так и знай.

Селянин покосился зло снизу вверх, но, по всему, счёл, что сегодня «пострадал за правду» достаточно, и промолчал.

А остальным селянам Мечеслав объявил, что со следующей стоянки будет учить их биться. Чтоб не зря оружие таскали.

Никто не обрадовался – что такое воинская учёба, видели все ежедневно на примере занятий «дядьки» с дружинниками. Но и спорить никто не стал.

Как и с селянами… с односельчанами Бажеры – при воспоминании этого имени сердце Мечеслава подворачивалась, как плохо вправленная нога, – начинать приходилось с самого начала. Взрослые селяне, понятное дело, были крупней и сильнее первый раз усаженных на коня мальцов, слезших с седла отроками. На этом их различия во всём, что касалось воинских дел, в глазах сына вождя Ижеслава заканчивались. Хотя и сам Мечеслав, глядя на русинов, чувствовал себя зелёным отроком по первому году – скажем, биться в строю его никогда не учили. Не из кого было складывать тот строй – мало какой городец в землях вятичей мог похвастать полусотней взрослых, посвящённых воинов. Да и с кольчугами была одна беда. Городец, способный похвастать пятком кольчатых рубах, уже считался за богатый. Самому ему было ещё учиться и учиться.

Но чему мог – учил. Как бить из-за щита, не раскрываясь. Как драться в связке, охраняя спины друг дружке. Как метать сулицу в цель. Он заставил селян срубить по колышку и обжечь их на огне – теперь толпа разминувшихся с рабством людей, вятичей из полуденных родов да северы, могла ощетиниться на врага не только копьями со стальными наконечниками, но и этим оружием – лучше, чем ничего.

На учения собирались поглядеть дружинники, не занятые наставлениями седоусого. Что они потешались – это было понятно. Вятич временами и сам не знал, то ли плакать, то ли смеяться над своими учениками, большая часть которых, случись им родиться родом повыше, годилась бы ему в старшие братья, в дядьки, а то и, как тот же Макуха, в отцы. Но от их насмешек у селян опускались и так не слишком способные к бою руки. И Мечеслав понял, что начинает злиться.

Чем бы закончилась его вспышка и неизбежная ссора с русинами, узнать Мечеславу так и не довелось. Привлечённый хохотом и насмешками, рядом с дружинниками бесшумно, будто призрак, возник седоусый «дядька». В кольчуге, шлеме с тремя остриями над наносьем и застёгнутой бармицей, при большом щите и мече. Оглядел мигом примолкших парней, ткнул мечом, безошибочно выбирая самых долгоязыких.