Читать «Stalingrad, станция метро» онлайн - страница 71

— Слышь, Элизабэтиха… Нужно проследить, чтобы он ел, хоть и понемногу.

— Не думаю, что он меня послушает. Он меня в упор не видит, оскорбляет даже.

— Это ничего. Это он выкобенивается. Отрывается на нас, раз уж никого другого нет рядом.

— Никого-никого? Совсем никого? — Штырь совсем обнаглел, одних ребер ему мало, ему просто необходимо проникнуть глубже, прошить навылет Елизаветин позвоночный столб.

— Совсем.

Праматерь направляется к двери, ведущей в комнату, и проверяет, насколько плотно она закрыта. Удостоверившись, что все в порядке, она подходит к окну и манит Елизавету пальцем.

— Не дай бог никому так умирать, — холодный шепот Праматери проникает внутрь, вымораживает ушную раковину и несется дальше, в мозг, скрючившийся и застывший в преддверии нового ледникового периода. — Все его предали, все о нем забыли. Отворотили рыла. Я понимаю, когда старичье… Нет, не понимаю, но могу принять как данность. А здесь… Он ведь еще молодой мужик… Только-только тридцать два исполнилось. И вот, пожалуйста, подыхает как собака, в полном одиночестве. А ведь когда-то народу вокруг него крутилось — что ты!.. И называли его человек-праздник… А теперь… Кончился праздник. Одни немытые тарелки и остались… Ну, не реви, дурища! Экая ты тонкослезая… Если задуматься, таких несчастных по разным поводам — миллионы, обо всех не наплачешься.

Праматерь еще не знает, насколько сентиментальна Елизавета Гейнзе. Хлебом ее не корми — дай только поплакать. А повод всегда найдется. Вереница бессмысленных, но трогательных фильмов, старая песня «На безымянной высоте», открытия и закрытия Олимпийских игр, телеочерки о приютах для животных, телерепортажи об отлове бродячих собак, платные объявления в газетах «Усыпление без боли. Вывоз к месту захоронения. Недорого, конфиденциально»; рассказы очевидцев о мироточащих иконах и схождение в прямом эфире Благодатного Огня. Сокрушительное воздействие на слезные железы Елизаветы оказывает также один только вид нищих, калек, сиамских близнецов, больных детей и всех детенышей всех животных — от пресмыкающихся до млекопитающих. Карлуша, зная об этой Елизаветиной слабости, постоянно донимает ее: «Ты бы так об отце родном переживала, как о ком ни попадя, — все мне радостнее было».

Карлуша неправ, как раз о нем Елизавета переживает больше всего. Только почему-то без слез. А разнесчастный Илья заслуживает сострадания больше, чем кто-либо другой, чем недавно вылупившийся цыпленок или крошка-ящерица агама.

— …Сама никогда не плачу. И не люблю, когда другие сырость разводят, —

Наталья запускает руку в лифчик и вынимает носовой платок с героями мультика про львенка и черепаху. Такими умилительными, что Елизавета разражается новым потоком слез.

— В сырости никакой правды нету, — говорит Наталья, вытирая Елизаветино лицо. — Рыдать легче всего. Ты попробуй не рыдать, а дело делать.

— Я буду… Буду делать. Но можно пока поплачу?

— Даю минуту. Если не успокоишься — придется башку твою дурацкую под холодную воду сунуть.

Чтобы успокоиться, загнать слезы внутрь, Елизавете требуется даже меньше минуты; в этом тоже особенность ее сентиментальных приступов, они не длятся долго.