Читать «Бельгийская новелла» онлайн - страница 67

Внезапно его охватила ярость, возможно, потому, что А. стоял перед ним с наивным видом и только глазел на свои сапоги, запачканные грязью.

— Смотрите на меня, — закричал он, и солдат А. покорно поднял голову. — Вы знаете, что за это положена смертная казнь? — И, немного успокоившись, почти как отец, который после вспышки гнева опять вспоминает, что его непослушный сын, в сущности, еще ребенок, он продолжал: — Признайте по крайней мере свою вину и этим спасите хотя бы свою солдатскую честь!

А. был удивлен, что еще можно что-то спасти. Или в самом деле еще можно было что-то спасти? Стало быть, неважно, что внизу, на камнях, лежал мертвый Б., все уперлось в то, что в его мертвом теле не было моей пули. Кабы я выстрелил, думал А., то стал бы героем и примером для всех. Хватило бы даже выстрела в воздух, если бы только раньше додумался. Я виновен, потому что невиновен в смерти Б.(И потому, что я невиновен в смерти Б., я заслуживаю смертной казни и должен умереть.

— Вы понимаете, — говорил судья, — что если бы солдату Б. удалось перебежать или передать сведения, могущие нанести ущерб обороне города, это стоило бы жизни тысячам людей?

Впервые за все время А. подавил в себе желание улыбнуться. Но и сейчас он не смог бы произнести вслух того, о чем подумал: что, пока длится осада, эти тысячи умирают с голоду, но что он той ночью, стоя на валу, не думал ни об этих тысячах, ни о тех, о которых упомянул комендант. Весь огромный мир, вся война свелись к тому, что стояло между ними двоими. И он понял, что это, наверное, часть его преступления: он забыл об интересах тысяч, думая об интересах Б. и А.

Когда его отвели в темницу, у него в ушах долго звучали последние слова коменданта: «…признать виновным и приговорить к смертной казни. Приговор привести в исполнение в течение двадцати четырех часов». Теперь он не ощущал ни ненависти, ни страха, он испытывал только тоску и смятение да, пожалуй, еще некоторую радость, что скоро избавится от этого смятения, уйдет из этого мира, в котором никогда не дознаешься, кто прав, а кто виноват. Он вытянулся на мешке с соломой и закрыл глаза. Заснуть бы, подумал он.

Под вечер в темницу пришел священник, и А. исповедался. Он не только покаялся в грехах, но признался в том, что его мучило, рассказал священнику о себе и о солдате Б., о том, что они оба любили Аделину и все-таки не стали стрелять друг в друга. И когда все это было рассказано, А. спросил: «Ваше преподобие, скажите мне, в чем же моя вина?»

Священник, все это время неподвижно сидевший рядом с А. на мешке с соломой, терпеливо выслушал его, прокашлялся и заговорил: «Две ночи стояли вы на валу, и я понимаю, что вы пережили, считая друг друга врагом. Но я благодарю бога, что вы не стреляли друг в друга. Это было бы… это было бы бесчеловечно». А. увидел, как он вздрогнул. «Никакая трусость, — продолжал священник, — не была бы хуже этой, потому что вовсе не нужно мужества, чтобы избавиться от соперника выстрелом в спину. Не мужество для этого нужно, а бесчеловечность». Тут священник рукавом сутаны вытер со лба пот, выступивший большими каплями. «Потому что Б., — проговорил он с трудом, — в первую ночь не стал бесчеловечным, чтобы совершить бесчеловечный поступок, но испугался, что если вы не станете бесчеловечным во вторую ночь, то он может стать им в третью, потому что он боялся, что один из вас рано или поздно вынужден будет стать бесчеловечным, — вот почему он прыгнул. Вы понимаете? Страх перед бесчеловечным в человеке — а он ведь тоже был человеком — заставил его прыгнуть. И я спрашиваю себя, — вымолвил священник, теперь уже едва слышно, — я спрашиваю себя: о чем же я сожалею больше — что он прыгнул вниз и разбился или что один из вас мог бы выстрелить?»