Читать «Бельгийская новелла» онлайн - страница 50

Наконец он перешел к тексту, к нескольким строкам на оборотной стороне открытки, вопреки почтовым правилам залезавшим иногда с одной половины на другую, на место, предназначенное для адреса. «Вот мы и в Калифорнии, в той самой Долине Смерти, которая оказалась довольно красивой и необычной, мы собираемся обследовать ее завтра, потому что приехали сюда раньше намеченного срока и можем позволить себе еще денек погулять — номер в гостинице Санта-Барбара» мы забронировали лишь на послезавтра… это грубое и звонкое название, написанное на открытке, причинило ему боль, и, не сдержавшись, он громко повторил: «Санта-Барбара»! Пять «а» отозвались в комнате с открытой дверью, в коридоре и на лестнице пустого дома. Ну а это название — Долина Смерти! Дезире заканчивала обычной фразой: Целую тебя крепко! Он перечитал написанное — уже пришло время перечитывать. Орфографические ошибки воспринимались им как модуляции, как особенности, присущие ей одной, и от этого более ощутимой становилась иллюзия ее присутствия. Она ни разу не написала, счастлива ли она. Этого и самые подробные географические карты не могли бы подсказать г-ну Кошу. Но он убедил себя, что ему незачем это знать.

Только чуть позже, когда, определив по дополнительным данным, что Долина Смерти расположена на расстоянии одного перегона от Санта-Барбары, он пытался отыскать по атласу Золотой Каньон, на него вдруг навалилась тоска. После сегодняшней придет еще только одна открытка, а затем все оборвется навсегда. И как бы он ни медлил, он не мог помешать тому, что вторая треть этой еще теплившейся в почтовых открытках жизни уйдет вот так, сразу, как уходит минута вместе с резким поворотом стрелки на светящемся циферблате часов. И что следующая минута обретет величайший смысл. Разве во власти приговоренного растянуть свою последнюю минуту, придав наивысшую ценность каждой из шестидесяти секунд, ее составляющих? Однако шестьдесят — большое число, особенно тогда, когда оно вмещает в себя всю оставшуюся жизнь…

Он вспомнил, что на второй день его эскапады с Мадлен, примерно в то же время, в девять часов утра, когда в номере отеля с тяжелыми занавесками его красавица любовница разгуливала обнаженной, ему вдруг стало до отчаяния больно, что он бессилен остановить время. Придуманная им уловка, состоящая в том, чтобы придать высшую ценность каждому мгновению, наслаждаться в полной мере, не упуская ни одного из них, раздвигать временное пространство, изменив внутреннее бытие каждой секунды и умножив число ее полезных атомов (сколько же мгновений мы проживаем по-настоящему? Не превращаем ли мы их в огромную потерю нашими развлечениями, ничтожными и глупыми занятиями, леностью, привычками, рабами которых становимся, усталостью, от которой могли бы излечиться? Каждый час дарит нам шестьдесят минут, скольким минутам в часу мы уделяем внимание, из скольких минут в часу создаем воспоминание?), — увы, уловка не помешала тому, что в скором времени половина из этих двух дней любви, у которой, казалось ему, нет будущего, осталась позади. И вышло так, что, начиная со второго утра, их время, которое он так хотел растянуть, казалось, поглощала со все возрастающей скоростью какая-то машина, отрезок времени, из которого он попытался сделать целый век, придать ему значение исторической вехи, словно подчинился закону ускорения истории. Хлопоты, которыми должна была заняться Мадлен и которые оправдывали ее поездку, оказались многочисленнее и потребовали больше времени, чем он предполагал, пришлось обедать второпях, чтобы во второй половине дня их закончить. Освободившись к пяти часам, она согласилась выпить чаю на улице Риволи, затем — часовая беготня по магазинам, от которой ее не удалось отговорить, после чего они отправились за билетами в театр… Второй день, который он хотел превратить в вечность, сгорел с такой беспощадной быстротой, какой никогда не ощущаешь в рабочие будни.