Читать «Егоркин разъезд» онлайн - страница 37
Иван Федосеевич Супрун
В передней, общей половине барака проживали одинокие рабочие. Скоплялось их иногда человек до десяти. Жена Федора Трофимовича, тетка Агафья, варила пищу для них и убирала помещение.
Егорка очень любил бывать в бараке. Туда он стремился не только потому, что в «удобенке» жил его дружок Гришка, но и потому, что на всем разъезде не существовало более интересного и веселого места, чем это вдавленное в землю жилище ремонтников, особенно та его часть, где располагались одинокие.
Днем, когда все находились на работе, в общежитии обычно хозяйничал Гришка и его товарищи, среди которых первым был Егорка. В длинной просторной комнате не то что дома, играй сколько угодно: прыгай, бегай — никто тебе слова не окажет.
Общую, очень холодную, половину барака не могла обогреть одна русская печь, а поэтому на зиму рабочие устанавливали две железные. Поставить их было пара пустяков, а вот топить тяжело — не хватало топлива. Отпущенные казной дрова и уголь сжигались еще до рождества, а уж дальше изворачивались как умели. Существовало два выхода: таскать украдкой непригодные шпалы из штабелей и воровать уголь с платформ проходящих поездов. Поезда останавливались на разъезде редко, да и не так-то легко укрываться от зорких взоров кондукторов, что же касается гнилых шпал, то тут было проще: они лежали все время на одном месте и никем не охранялись, хотя брать их все же не разрешалось.
Из-за железных печек и шпал между мастером Кузьмичевым, прозванным за суетливость и понукания «Самотой», и барачными жильцами постоянно шла война: мастер нападал, а рабочие защищались. Чаще других обороняться приходилось Антону Кондратьевичу Вощину и Акиму Пузыреву, причем первый вел разговор только о печках, а второй о том, «куда девались шпалы». Иногда в перебранку с мастером вступал Леонтий Кузьмич Тырнов.
Антон Кондратьевич был низенький, хрупкий старичок с маленькой желтоватой плешинкой на голове, окруженной колечками русых волос. Мягкая бородка лопаточкой, льняные, спускающиеся концами вниз, усы, бледные полные щеки и большие голубые глаза под белесыми бровями придавали его лицу умиротворенное ласковое выражение. Антон Кондратьевич имел — так, по крайней мере, казалось Егорке — два совершенно разных голоса: один для разговора — глуховатый, рассудительный, а второй — звонкий, залихватский: для чихания. Антон Кондратьевич нюхал табак и чихал с особым усердием и великим удовлетворением. Заложит в обе ноздри по доброй порции табаку, вдохнет в себя и стоит несколько секунд с широко открытыми глазами и с таким выражением на лице, будто думает: «Куда же это я попал?».
— Что, своих не узнаешь? — спросит с улыбкой кто-нибудь.
А другой заметит:
— Попал в парную, сейчас начнет хлестаться веником.
Отвечать в такое время Кондратьевич был не в силах, он только руками взмахивал — раз, другой, а затем — словно и в самом деле узнал своих — звонко и радостно выкрикивал: «И эх! И эх!» — и начинал «париться».
— Ша! Ша! Ша! — вылетали громкие, с присвистом звуки из его груди.