Читать ««Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории» онлайн - страница 46

Как ты можешь вообразить, все происшедшее смутило, и не на шутку, покой моего одиночества.

XVI

28 октября

Спасаясь от казино, города, общества людей, придумавших тюрьмы, я отправился в лес, стараясь держаться как можно дальше от шоссейной дороги. Да, как можно дальше, ибо растущие вдоль нее несчастные деревья, превращенные в рекламные тумбы, которые тоже кажутся узниками или обитателями богадельни, что, собственно, почти одно и то же, и все эти щиты, рекламирующие всякого рода товары: одни – сельскохозяйственное оборудование, другие – их больше – ликеры или шины для автомобилей, снующих туда-сюда по шоссе, – все это возвращает меня в общество людей, неспособных жить без кандалов, наручников, цепей, решеток и одиночных камер. Заметим мимоходом, что некоторые из этих орудий принуждения именуются ласково «женушки» и «кузнечики».

Я бродил по лесу, минуя тропинки, истоптанные чужими ногами, сторонясь человечьих следов, шурша сухими листьями – они уже опадают, – и так дошел до развалин старой усадьбы, о которой уже рассказывал тебе, где разрушенный очаг ныне увит плющом и в его листве гнездятся птицы. Кто знает, в те времена, когда усадьбу еще наполняла жизнь, когда трещал дровами очаг и в нем поспевала похлебка, не висела ли поблизости у очага клетка, где порой распевал узник-щегол?

Присев среди развалин на квадратный камень, я вновь погрузился в раздумья о доне Сандальо, о том, был ли у него семейный очаг и служил ли ему таковым его дом, где, как известно, он жил с покойным сыном, и, может статься, не с ним одним, но и с кем-то еще, предположим, с женой. Женат ли он? Жива ли его жена? Или он вдовец? И почему я думаю обо всем этом, зачем пытаюсь разгадывать эти загадки, представляющие собой подобие шахматных задач из тех, что мне, увы, не предлагает игра моего бытия?

Да, мне она их не предлагает… Ты ведь знаешь, Фелипе: вот уже много лет, как я лишился семейного очага; мой очаг разрушен, и даже копоть камина рассеялась в воздухе; ты знаешь, что эта утрата навсегда вселила в меня отвращение к человеческой глупости. Робинзон Крузо был одинок, и одинок был Гюстав Флобер, не выносивший людского скудоумия; одиноким я воображаю себе дона Сандальо, и сам я одинок. А все, кто одинок, Фелипе, мой Фелипе, все они – узники, все они заключены в темницу своего одиночества, хоть и живут на свободе.

Что станет делать дон Сандальо со своим нынешним, еще большим одиночеством в тюремной камере? Покорится своей участи и, попросив шахматную доску и книжку с шахматными задачами, займется их решением? Или сам станет придумывать новые шахматные задачи? В чем у меня почти нет сомнений – в противном случае я бы весьма заблуждался относительно его натуры, а я не думаю, что могу заблуждаться относительно него, – так это в том, что дон Сандальо нипочем не станет ломать голову над той задачей или теми задачами, каковые поставит перед ним своими вопросами судья.