Читать «Языки современной поэзии» онлайн - страница 19

В строке Он мученическу кончину приях при субъекте аз стоит форма 3-го лица, отчуждающая субъект от его действия, а 1-е лицо при субъекте он (князь) дает представление о слитности рассказчика с персонажем, то есть о внутреннем переживании лирическим героем того события, которое произошло с героем сюжетным. Ирония, анахронизм как поэтический прием в изображении ситуации делают этот орнамент из архаизмов в точном и неточном грамматическом значении сильным поэтическим средством.

Подобное явление можно наблюдать и в таком стихотворении:

СОНЕТ В САМОЛЕТЕ Отдельный страх, помноженный на сто. Ревут турбины. Нежно пахнет рвота. Бог знает что… Уж Он-то знает, чтó набито ночью в бочку самолета. Места заполнены, как карточки лото, и каждый пассажир похож на что-то, вернее, ни на что — без коверкота все как начинка собственных пальто. Яко пророк провидех и писах, явились знамения в небесах. Пока мы баиньки в вонючем полумраке, летают боинги, как мусорные баки, и облака грызутся, как собаки на свалке, где кругом страх, страх, страх, страх.

В русский язык вошла форма писах — ‘я написал’ — в составе поговорки еже писах, писах из Евангелия. Приведем соответствующий фрагмент в переводе на современный язык: Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте. Написано было: «Иисус Назорей, Царь Иудейский» <…> Первосвященники же Иудейские сказали Пилату: не пиши: «Царь Иудейский», на что он говорил: «Я Царь Иудейский». Пилат отвечал: что я написал, то написал (Ио., 19, 19, 21–22).

В стихотворении «Сонет в самолете» аграмматизм формы писах — явление смыслообразующее: этот текст, как и предыдущий, принципиально анахроничен: небо представлено пространством небесных знамений и авиаполета, образы стихотворения подчеркнуто деромантизированы. Общая тема — десакрализация символа, которым стало чувство полета, скептицизм в изображении технического прогресса, деперсонализация ощущения, скептическая ревизия понятия страх божий. Все это делает формы 1-го лица в значении 3-го ироничными.

Конечно, для современного массового сознания значение грамматического лица представляется невыраженным в формах типа бых, бе, приях. Бывшее окончание 1-го лица -х(ъ) воспринимается как стилизующий архаичный аналог суффиксу глаголов прошедшего времени -л, не указывающему на лицо.

Но рассогласование форм грамматического лица становится у Лосева точкой концентрации смысла и тогда, когда это касается не архаических, а современных форм:

МЕСТОИМЕНИЯ Предательство, которое в крови. Предать себя, предать свой глаз и палец, предательство распутников и пьяниц, но от иного, Боже, сохрани. Вот мы лежим. Нам плохо. Мы больной. Душа живет под форточкой отдельно. Под нами не обычная постель, но тюфяк-тухляк, больничный перегной. Чем я, больной, так неприятен мне, так это тем, что он такой неряха: на морде пятна супа, пятна страха и пятна черт чего на простыне. Еще толчками что-то в нас течет, когда лежим с озябшими ногами, и все, что мы за жизнь свою налгали, теперь нам предъявляет длинный счет. Но странно и свободно ты живешь под форточкой, где ветка, снег и птица, следя, как умирает эта ложь, как больно ей и как она боится;