Читать «Старый порядок и революция» онлайн - страница 120

Борьба между различными административными властями побуждала к такого рода проявлениям эмоций до самых последних дней существования монархии: соперничающие стороны охотно обвиняют друг друга в бедствиях народа. Со всей наглядностью это видно во вспыхнувшей в 1772 г. ссоре между королем и тулузским парламентом по поводу свободного ввоза хлеба. «Своими несообразными мерами правительство рискует уморить бедняков голодом», — заявляет парламент. «Честолюбие парламента и алчность богачей порождают политические бедствия», — парирует король. Таким образом, обе стороны старательно внушают народу мысль, что во всех несчастьях виновны высшие классы.

Примечательно, что подобные высказывания мы обнаруживаем не в тайной переписке, но в публичных документах, которые парламент и правительство тиражируют в тысячах экземпляров. Попутно король обращается к своим предшественникам и к самому себе с весьма суровыми истинами: «Государственная казна, — говорит он однажды, — была обременена долгами благодаря излишней щедрости предшествующих правителей. Многие из наших неотчуждаемых доменов они уступили за ничтожную цену». «Промышленные корпорации, — отмечает он в другой раз, и в словах его больше правды, чем благоразумия, — являются по преимуществу продуктом фискальной жадности королей». «Если случалось прибегать к бесполезным тратам и если талья возрастала безмерно, — замечает он далее, — то происходило это потому, что финансовая администрация, видя в талье по причине негласности последней наиболее простой и доступный источник для покрытия расходов, слишком часто использовала ее, хотя существовали и другие, менее обременительные для народа меры».

Все это говорилось для образованной публики, дабы убедить ее в полезности известных мер, осуждаемых частным интересом. Что до народа, то считалось, что он выслушивает все говорившееся, ничего не понимая.

Не сочтите, что Людовик XVI и его министры были единственными, кто использовал опасный язык, образчики которого я только что привел. Привилегированные классы, бывшие самым первым предметом народного гнева, иначе с простым людом и не разговаривали. Должно признать, что высшие классы французского общества начали заботиться о судьбе бедняков еще до того, как те стали внушать им страх. Они заинтересовались положением народа прежде, чем поверили, что его несчастья повлекут за собой и их собственную гибель. Наиболее очевидным это становится в десятилетие, предшествовавшее 89-му году: в этот период без конца говорят о крестьянах, сожалея об их незавидной судьбе, ищут способы ее облегчения, пытаются выявить главные злоупотребления, от которых больше всего приходится страдать, критикуют финансовые законы, наносящие им особый вред. Но в выражении этих новых симпатий ощущается обычно та же непредусмотрительность, что и раньше обнаруживалась в длительном равнодушии к народным бедствиям.