Читать «Сорок роз» онлайн - страница 141

* * *

Никак нельзя, чтобы по Зеркальной Майер была заметна прожитая жизнь, а тем паче смерть. Проблемные зоны можно подправить, и Перси, например, подправлял — сперва легонько подтемняя кой-какие места, потом используя шиньон. Когда Майер, упрямо стремившийся к цели, был избран в правительство, фотография супругов попала на обложку иллюстрированного журнала: она сидит в кресле, нога на ногу, он стоит, положив ладонь ей на плечо. Оба заметили, что нечаянно приняли такую же позу, как на фото с помолвки Марииных родителей. Но это еще не все! Родители, в ту пору совсем молодые, смотрели вслед старому Шелковому Кацу, который совершил досадный промах, спутав невесту сына с Соловушкой, а потому скрылся в своем рукотворном раю, и у пары с обложки журнала — странное дело! — выражение лица было совсем как у молодой четы на давнем пожелтевшем снимке. Да, Мария и Макс Майер тоже провожали кого-то взглядом, и этот кто-то быстро от них удалялся, чтобы навеки исчезнуть в непроходимых джунглях.

После семи успешных лет Майер вышел из правительства. С тех пор он опять жил при ней, в кацевском доме, и старики на автозаправке великодушно полагали, что Майеры вполне заслужили спокойный вечер жизни и будут теперь, на склоне лет, наслаждаться отдыхом. Однако обитатели городка все чаще видели, как некогда знаменитый на всю страну человек спешит куда-то по улице, в сбившемся набок галстуке, в перепачканных брюках, и в скором времени никто уже не одергивал детвору, насмехавшуюся над ним.

Майер был из тех, кто способен только подниматься вверх, но не падать. Он всегда заботился о благополучии — своем собственном, своей семьи, своей партии, своей страны. Неколебимо убежденный, что всегда смотрит в надлежащем направлении, вперед и вверх, шагал он своей дорогой, храбро шагал по сей день, только вот перестал понимать, откуда идет — от вершины или к вершине. Сидел в убогих пивнушках, где собирались коммивояжеры, бродил по округе под осенним дождем, а пиджак, зацепив пальцем за вешалку, закидывал через плечо, словно настала весна. Велел перекрасить беседку, а близнецовую коляску, якобы хранящуюся в лодке, отдать на приходский рождественский базар. Вдобавок он был уверен, что в мансарде по-прежнему обитает старый еврей, испуганно замирал в передней, прислушивался к звукам наверху, где, как он твердил, старый еврей беспрестанно снует туда-сюда, семь шагов в одну сторону, семь в другую.

— Ты ошибаешься, дорогой. Папá давно умер.

— Умер?

— Да.

— И живет?

— Нет, конечно.

— Но шаги, Мария, шаги! Ты разве не слышишь? Семь туда, семь обратно…

Собственный муж стал для нее совершенно чужим, чудной в желаниях и до того сентиментальный, что запоздалый мотылек, круживший в сером осеннем свете за окнами гостиной, трогал его до слез. Порой он среди ночи хватался за телефон, вызывал шофера и требовал, чтобы его немедля отвезли в столицу, на экстренное заседание кабинета. Раз-другой черный лимузин приезжал, а потом уже нет, и экс-министр в тапочках и нижнем белье тщетно стоял студеной зимней ночью перед домом. Стоял выпрямившись, в величавой позе, зажав под мышкой черную папку, подарок представителей обувной и кожевенной промышленности, и водрузив на безрассудную голову унаследованный от тестя цилиндр, крытый нитролаком, предназначенный на случай торжественных похорон для кучеров, для несущих гроб и для политиков. Такой вот ночью, когда бушевала снежная буря, порыв ветра отрезал ему путь к отступлению, украшенная гербом дверь с лязгом захлопнулась, а воспользоваться звонком он, увы, не догадался. Или боялся разбудить старого еврея? Так или иначе он двинулся в снежную круговерть, наткнулся на бетонную стену «Баронства» и, видимо воображая, что находится в горах своего детства, сумел вместе с папкой, цилиндром и тапочками влезть на балкон к Адели. Долго ли он там лежал, задним числом установить не удалось, но уже на рассвете Адель услыхала жалобный мяв, открыла балконную дверь и впустила умирающего Кота.