Читать «Пересуд» онлайн - страница 139
Алексей Иванович Слаповский
— То не люблю, то ненавижу, разберись сначала, — добродушно ворчит Сталин. — И это неправда. Я маму любил.
— Да? Двенадцать писем за двенадцать лет — каждое по три строки! А сколько раз ты видел ее в своей жизни?
— Видеть не обязательно, когда мама в сердце твоем! — возглашает Сталин, поднимая бокал с вином. — Поскребышев, запиши. Ты где?
— Его нет, ты его убил — в награду за много лет преданной службы! Никого ты не любил, а поэтому подозревал, что и тебя никто не любит! Поэтому и мытарил всех, издевался над каждой душой, что попадала тебе в руки, — а у тебя в руках были все!
— Я добрый был, — обиженно сопит Сталин. — Я маме этого… как его, не помню — переводы денег посылал. Сам. Лично.
— Ага. А потом показал их ему и сказал, что он перед тобой в долгу! Веселился! Рассказать тебе, как ты веселился? Довел Зиновьева до того, что он на коленях ползал, умолял дать позвонить тебе!
— Я этого не видел.
— Видел! Перед тобой целое представление устроили, показывали, как он ползал на коленях, а ты заставлял повторять и смеялся так, что тебе чуть плохо не стало! Ты хоть понимаешь, что нельзя ставить людей на колени?
— Почему? Если плохого человека, предателя — можно. И нужно.
— Никого нельзя ставить на колени! Никогда!
— Почему?
Врач, наблюдающий за Сталиным, говорит:
— Он вас не понимает.
— Да чего ж тут не понимать? А то, что убивать плохо, он понимает?
— Кого? — спрашивает Сталин.
— Да никого.
— Как это никого, когда надо? А война?
— Я не спрашиваю, надо или не надо! Да, бывает, надо — война, бандиты нападут, угроза жизни, приходится убивать. Но это все равно плохо!
— Он вас не понимает, — говорит врач.
— Пытать, издеваться, унижать — а это как? Хорошо? Я тебя спрашиваю, именно тебя — ты душу народа надорвал, оплевал, изнасиловал, испоганил! Хорошо это?
— Что?
— Унижать?
— Кого?
— Да при чем тут кого? Никого! Вообще унижать — хорошо или плохо?
— Он вас не понимает, — говорит врач.
Сталин тянется за виноградом, кладет в рот, чмокает, сосет сок, а косточки с кожурой сплевывает в блюдечко.
— Я тебя не понимаю, — подтверждает он слова врача. — Но вижу насквозь. Ты безродный космополит и аполитичный тип. Неужели ты не испытываешь гордости за свою великую страну?
— Опять мне про это! Не испытываю! И не хочу испытывать гордость за то, что принадлежу к великой нации, к болельщикам команды «Спартак», к какой-нибудь конфессии, к мужскому полу…
— А я испытываю. И народ испытывает! — Сталин тянется за второй виноградиной.
Не выдержав, Ваня бьет его по руке.
— Больно! — говорит Сталин. — И я виноград кушать хочу.
— Другим было больнее! А некоторые винограда всю жизнь не кушали ни разу! Ты дослушай! Я даже, представь себе, не хочу гордиться своей принадлежностью к роду человеческому, я горжусь только принадлежностью к тому свету, что есть в каждом человеке — кроме тебя. Я не знаю, как это назвать. Бог? Но он у всех разный. Душа? Не знаю. Свет, так и назову. Он для всех один. Единственное, ради чего стоит жить. То, что объединяет всех людей! И вот этот свет ты в людях и гасил — всегда, постоянно, потому что ненавидел его! И ты даже не понимал, над чем измываешься! Вот в чем твоя главная вина! — вдруг озаряет Ваню.