Читать «По рельсам, поперек континентов. Все четыре стороны. книга 1» онлайн - страница 103

Я знал, что нахожусь по сути «нигде», но дивился кое-чему другому: я так долго, ехал, что по логике вещей должен был бы соскользнуть с нашей планеты. И все же я до сих пор на Земле — где-то у нижнего края карты мира. Ландшафт здесь был какой-то недоразвитый, но нельзя было отрицать, что свои характерные черты у него есть, а сам я существую среди этого ландшафта. Как он выглядел? Совсем не так, как я ожидал. «Нигде — это тоже место», — подумалось мне.

Внизу, в глубине Патагонской долины из земли выглядывали серые скалы, покрытые темными полосами — отметинами тысячелетий — и трещинами — на память о наводнениях. Прямо передо мной была череда холмов, обточенных и изрезанных тем самым ветром, который в этот момент напевал в кустах. От его песни кусты вдруг вздрогнули. А потом снова замерли, успокоились. Небо было ясное, голубое. Пухлое облако, белое, как цветок айвы, принесло с собой из города — а может, прямо с Южного полюса — небольшую тень. Я наблюдал за ее приближением. Тень скользнула по кустам, промелькнула, ненадолго обдав холодом, надо мной, и, собираясь в складки, упорхнула на восток. То была земля без голосов. Земля, существующая лишь для взора; за плечами у меня, где-то вдали — ледники и горы, индейцы и альбатросы, но здесь — ровно ничего, достойного упоминания, ничего, ради чего стоило бы помедлить. Ничего, кроме патагонского парадокса — бесконечные просторы да крохотные бутоны какого-то родича полыни. И полная пустота Патагонии — зачин истории какого-нибудь отважного путешественника — для меня была развязкой. Все, приехали — я в Патагонии. И я расхохотался, вспомнив, что выехал сюда из Бостона электричкой, на которой люди добираются на работу.

Очерки разных лет

На краю Большого разъема

Длинная-длинная трещина рассекает нашу планету от Галилейского моря до побережья Мозамбика, а я живу на ее краю в Ньясаленде. Эта трещина — Великая рифтовая долина или, как еще ее называют, Большой африканский разлом, рассекает почти всю Восточную Африку. В Ньясаленде Разлом, раздвинув муравейники, рыбацкие поселки и густые заросли цветов, разверз посреди почти бездонное озеро. Крутые гряды холмов и глубокие ложбины, протянувшиеся вдоль континента, — тоже порождение разлома. Считается, что Разлом возник в нору сильнейшей вулканической активности. Но в Африке вулканический период не закончился. Он чувствуется не только в Великой рифтовой долине, но и в ее обитателях: это люди, у которых в душе все кипит, настоящая лава, а не народ, воплощенный жар.

На краю Большого разлома находится школа, где я работаю учителем, а в ее классе стоят в очереди дети с обритыми, как у заключенных, головами, в изношенной одежде — сквозь материю просвечивают мускулы. Они дожидаются своего череда взглянуть в крохотный окуляр дешевого микроскопа и увидеть клетки, из которых состоит цветочный лепесток.

Немного погодя они меня спросят:

— А огонь живой? А вода?

По утрам дети выныривают из болотного тумана: его слои медленно кружатся, точно целая куча хулахупов. Прохладно, чуть ли не мороз. В шесть утра видимость нулевая: только сплошная, ослепительная белизна, и земля для идущих детей — лишь клочок дорожной грязи под босыми ногами, малюсенькая платформа, висящая в пустоте. Но к полудню вокруг уже Африка как Африка: в небе ни облачка, а зной — точно горящий ковер, накрывающий все и вся, чтобы задушить и испепелить.