Читать «Избранная проза и переписка» онлайн - страница 97

Под окном Гиацинтов схватился за голову, свистнул и сразу присел к земле от страха.

В бараках начали отказываться идти в библиотеку, потому что Милица Порохонская откуда-то узнала, что ее записали не как талантливую, а как истеричную.

— Не ходите, девочки, — кричала она. — Этот Профиль — самый влюбчивый тип на свете, и мне все равно уже свидание назначил на задней аллее. Я нарочно пойду и закачу ему истерику, если он такой психолог, черт его побери.

Воспитательница велела мне идти в библиотеку на сеанс издевательства.

— Нет, — сказала я спокойно. — Об этом не может быть и речи.

И справку об этом моем ответе передали заседанию и припугнули, что она попадет в какие-то доклады.

Во время переменок, бегая по лагерю, профессор Трошин упражнялся сам. Он налетал на детей с неожиданными вопросами, и его считали сумасшедшим, говорили про себя: «Не поймаешь» — и отвечали нарочно что-нибудь неподходящее или темное.

Рассказывали, что Трошин однажды, увидев Загжевского, удивился и спросил, какую книгу он несет в опущенной руке.

— Физику Краевича, — ответил холодно Загжевский и, не мигая, посмотрел на бороду профессора долгим своим взглядом.

А книга была будто бы «Dorian Eray» в подлиннике, и в ней лежало несколько записок от девочек. Трошин хотел проверить искренность ответа и протянул руку, но Загжевский сделал вид, что не понимает, поклонился, улыбаясь, и побежал вдруг за Томой Виноградовой по боковой дорожке.

Кто только к нам не приезжал. Атаманы, вожди, доктора-шарлатаны, провокаторы, под видом новых учеников, становившиеся потом и вправду только нашими учениками, всякие иностранцы, о которых я пишу отдельно, и миссионеры ИМКА.

Эти последние в свое время очень повлияли на души моей сестры и Загжевского, но не о них сейчас речь, и я кончаю эту главу слухами, которые дошли до нас, о докладе самого Трошина, который был отпечатан на машинке, в настоящую прессу, слава Богу, не попал, но экземпляр которого лег под ключ в канцелярии директора.

У нас передавалось об этом докладе следующее: что Трошин нами не очаровался, как очаровывались почти все остальные, начиная с берлинского журналиста. Что некоторые мелочи нашей жизни, которых мы не замечали, показались ему характерными и печальными. Этот доклад, правильно понятый и принятый во внимание, мог бы принести нам, вероятно, пользу, но его сообща умолчали в Праге и у нас, и хода разумным советам профессора не дали.

Профессор будто бы считал, что совершенно нормальных детей у нас мало, что атмосфера, в которой мы живем, полна опасного своеобразия, что соединение детишек с бывшими военнопленными за одной партой дает в конце концов пагубные результаты. Что ориентация делается нашим персоналом именно только на детишек, по линии наименьшего сопротивления. Что персонал не желает знать, что будущее наше далеко от старинных образцов и что у многих из нас уже есть историческое и личное прошлое. Что нельзя же ставить бывших солдат к стенке за шум на уроке, что нельзя же не приучать нас к вилке и ножу, что, может быть, семь часов латыни в неделю нам никогда не пригодятся. Выводы не были сделаны — задача о реформе была слишком грандиозна, стыдно было перед чехами, Министерство народного просвещения могло бы обидеться за новые хлопоты, связанные опять с этой необыкновенной гимназией, слава Богу, находящейся в провинции.