Читать «Полное собрание рассказов» онлайн - страница 179

«Застенчивость раздетой донага дикарки» — я вынужден был принимать это выражение на веру, опираясь на авторитет многочисленных книг о путешествиях. Дикари, которых мне доводилось встречать во время странствий, были одеты чересчур основательно и многослойно. Но если и существовала где-то на земном шаре эта гибкая, целомудренная и неизученная нагота, о которой я так часто читал, то сосредоточена она была во всем своем ослепительном великолепии в образе мыслей Люси. Никаких сдерживающих факторов в дружбе она не признавала; следует отметить, опыт этот был мне неведом, все равно что проникнуть через дверцу в стене в незнакомые роскошные угодья и бродить там сколько душе угодно. Идея время от времени открывать сюда доступ публике, для чего нанять лишних садовников, чтоб за неделю готовились и расчищали дорожки; превратить горничную в экскурсовода; завязать на подлокотниках старинных кресел красные ленточки; поставить таблички возле объектов, требующих особого внимания, или же соорудить указатель: «Эта дверь ведет в частные апартаменты семьи; демонстрации не подлежат»; запретить доступ в оранжерею из боязни, что кто-то может прикарманить нектарину; слова: «Ну, теперь вы видели все; просьба освободить место для следующей группы туристов», — и открытая для подачки ладонь — все это на деле и составляло привычку «интимничать» у мисс Мейкельджон и других. У кого угодно, только не у Люси.

Едва начав осознавать, какие пространства и сокровища мне недоступны, я, наверное, походил на ребенка из трущоб, опасавшегося к ним прикоснуться и в то же время распираемого любопытством. Или же скорее всего чувствовал себя стариком. Много лет назад, когда Люси лежала еще в колыбели, я знал такого рода дружбу. В одной частной школе со мной учился мальчик, и на протяжении недели мы с ним обменивались самыми сокровенными тайнами. И вот как-то днем, забравшись в гнездо, что уже само по себе являлось секретом — мы соорудили его из гимнастического мата и нескольких сдвинутых вместе скамей в саду, и прятались там от дождя, — я поведал ему свою самую главную тайну: что мой отец художник, а вовсе не офицер военно-морского флота, как я говорил раньше. К чаю уже вся школа только и говорила о том, что у папаши Планта длинные волосы и что он никогда не умывается. (Возмездие пришло скорее, чем я ожидал; шло лето 1914 года, а у предателя была тетушка, которая вышла замуж за австрийского аристократа; он без конца похвалялся тем, как гостил у них в замке. В сентябре, когда начались занятия, я оказался во главе преследовавшей его банды; в слезах он убегал к директрисе и жаловался, что его обзывают немецким шпионом.) То было первое и, на мой взгляд, самое драматичное из предательств — в юности все переживается острей.

С годами я стал осторожней. Между мной и моими друзьями было мало любви и почти никакого доверия. Более того, мы просто наскучили друг другу — каждый знал другого настолько хорошо, что это превратило наши отношения в своего рода игру, и играли мы в нее без особого энтузиазма. Все мы время от времени отрезали расходящиеся в разные стороны пути и обосновывались на новом месте, однако всегда при этом возвращались на старую базу за припасами и обменивались байками об увиденном. Именно это я называю дружбой в возрасте (тридцати трех) лет, и Люси, обнаружив, что (к ней) не подготовлена, особенно с людьми моего плана, пришла в замешательство. Вот причина, по какой поначалу я принял это за проявление некоего самодовольства. Отсутствие в ней робости не позволяло нам сблизиться. Ей были чужды приемы атаки и обороны, предательства и саморазоблачения, укоренившиеся в нашем кругу. Ее смущало все за исключением абсолютной близости в отношениях, а потому в поведении своем она полагалась на хорошее воспитание — эту броню из добродетелей и приличий, приобретенную еще в школе, и старалась как могла жить независимо — в своем понимании, разумеется. Так китайские интеллигенты старой школы могут вести бесконечные светские, традиционно принятые беседы и витать в это время мыслями в отдаленных абстрактных сферах абсолютной и недостижимой красоты.