Читать «Третий пояс мудрости. (Блеск языческой Европы)» онлайн - страница 206
Александр Борисович Снисаренко
Вся эта нечисть облюбовала для своих сборищ вершины гор — как раз те, где раньше располагались наиболее чтимые языческие святилища. Происходило это в последнюю ночь апреля — всего на два дня позже римских флоралий, посвященных богине природы, и накануне даралий, праздника хранителей дома. В христианском календаре это была ночь святой Вальпургии. Вполне возможно, что Вальпургия — какая—нибудь бывшая фея из наиболее популярных. Такие случаи известны: Перхта (Герта), например, превратилась в Гертруду, тоже святую, ее день отмечается в Австрии 17 марта, да и кельтская Бригита сохранила свое языческое имя, обретя к нему лишь добавку — святая.
Цель шабашей была совершенно очевидна — помешать приходу весны. А в участниках, слетавшихся на помелах, вилах, а то и в ступах, мало кто мог признать теперь войско Водана, хотя это было именно оно, и предводительницей его стала… Баба Яга верхом на скакуне. Меры против разгула нечисти остались традиционными: костры, превращающие ночь в день, грохот и пальба, колокольный звон и разнообразные ловушки на пути «бешеного войска» — вроде перевернутой бороны или тех же метел и вил, выложенных крестом. Вальпургиева ночь объединила в себе некоторые черты праздников Бригиты и Бельтана. В эту ночь тоже умывались росой, но уже не только ради красоты и молодости, а и с лечебной целью. В Германии некоторое время еще держался обычай сжигать в эту ночь соломенное чучело, напоминавший и о снопе Бригиты, и о похоронах Мораны. Потом о нем забыли.
Пример тотального истребления всего чужого подали еще римляне, не подозревавшие тогда, что их самих ждет та же участь. Однако несмотря ни на что вера отцов и дедов держалась стойко, она казалась неистребимой. В начале XI века Титмар Мерзебургский ужасается тому, что каждые девять лет жители зеландского Лейре приносят в жертву по девяносто девять человек, собак, коней и петухов. С полсотни лет спустя аналогичные жертвы, развешенные на деревьях (вероятно, посвященные Гесу) и тоже явно девятилетние, хотя хронист называет их ежегодными, довелось увидеть Адаму Бременскому в священной роще Старой Упсалы. Подобными сценами пестрят многие саги и хроники, причем количество жертв год от года увеличивается. То был пир во время чумы, но мало кто об этом догадывался.
В том же XI веке, как сообщает сага, некий Сигурд, сын Торира, закоренелый язычник, «обычно устраивал три жертвенных пира в год: один — в начале зимы, другой — в середине зимы и третий — летом. Когда он принял христианство, он продолжал так же, как раньше, давать пиры. Осенью он устраивал большой пир и приглашал друзей, зимой… он снова приглашал к себе много народу. Третий пир он устраивал на пасху, и тогда там тоже собиралось много народу. Так продолжалось, пока он был жив». Таким же пристрастием к старому культу отличался другой его соотечественник и тезка: «По древнему обычаю, когда предстоял жертвенный пир, все бонды должны были собраться туда, где стояло капище, и принести припасы, которые нужны во время жертвенного пира. На этот пир все должны были принести также пива. Для пира закалывали всякого рода скот, а также лошадей. Вся кровь от жертв называлась жертвенной кровью, а чаши, в которых она стояла, — жертвенными чашами, а жертвенные веники были наподобие кропил. Ими окропляли все жертвенники, а также стены капища снаружи и внутри. Жертвенной кровью окропляли также людей. А мясо варили и вкушали на пиру. Посредине пиршественной палаты горели костры, а над ними были котлы. Полные кубки передавались над кострами, и тот, кто давал пир и был вождем, должен был освящать кубки и жертвенные яства. Первым был кубок Одина — его пили за победу и владычество своего конунга, потом шли кубок Ньёрда (бог охоты, рыболовства и морских путешествий, повелитель ветров и усмиритель воды и огня. —
