Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 82

Захарка ползал на коленях вокруг брата, нагребал кучи мусора.

— Теперь я знаю, какую ты лохмоножку тогда искал, — вспомнил он, заглядывая брату в лицо. — Не догадался я, а то бы мы популяли из нее.

— Разве узнал? Какой пострел! Я вот тебе популяю. — И Филипп пощекотал у него под мышкой. — Нос утри, пашешь им, что ли?

К Филиппу начинало возвращаться его обычное, шутливо-бодрое настроение. Все утро он бродил по двору как ошпаренный, не находя себе места. При виде изможденного, притихшего на кровати отца, почернелое от загара лицо Филиппа наливалось кровью, и он, опуская голову, скрипел зубами.

В первую минуту, когда он узнал о всех хуторских событиях, ему стоило больших усилий, чтобы удержать себя и не нарушить приказ командира отряда. Тот не дал разрешения до подхода главных сил продвигаться дальше хутора. А как хотелось в ту же минуту скакать со взводом в станицу, ловить ненавистных кадетов, крошить их, как капусту, за Коваля, за отца, за Андрея-батарейца. Но скакать в станицу было нельзя, и от этого было тяжко.

Филипп вычистил винтовку, отнес ее в хату и снова вернулся в погребец. Распахнул до отказа ворота, сложил в угол железки, вальки, дощечки и начал граблями выдвигать мусор. На середину погребца вытащил из угла сани-розвальни, с хворостяной плетенкой, и принес с гумна свежескошенной травы. Захарка, взмокнув от натуги, притащил ведро песку, усыпал очищенный пол. В погребце стало уютно и чисто. От слеглых веников пахло плесенью, — Филипп стянул их с прясел и вынес во двор. Захарка вызвался сбегать на бугор за чебором, и Филипп назвал его за это молодцом.

Когда Филипп разгребал в санях траву, пряча из карманов лишние патроны, на розвальни упала тень, и в погребце стало темно. Филипп повернулся: в растворе, охватив руками обе сохи, стоял, улыбаясь, Андрей-батареец. Новая разутюженная рубашка с яркой на воротнике вышивкой лоснилась на нем; громадные синего сукна брюки были вправлены в шерстяные чулки. Свисавший с крыши султан камышинки упирал ему в щеку, и он выгибал шею, отклонялся.

— Ну, брат, как тебя и земля-то держит! — восхищенно сказал Филипп. — Ты, кажись, праздновать собрался?

— Праздновать, Филипп, праздновать! У меня ведь вроде бы светлое Христово воскресенье. — Андрей подошел к саням, откинул траву и осторожно, наперевес, придерживаясь обеими руками, опустился на грядушку. Сани, пискнув, скособочились под ним.

— Ты чего же так садишься?

— Нельзя, паря, — Андрей виновато улыбнулся. Филипп, тускнея, передернул щекой, нервно заелозил на грядушке.

— Гады!

— Да это ничего, — добродушно сказал Андрей, — заживет. Вот Коваля..

В погребец, озабоченно квохтая и раскачиваясь на коротких лапах, вбежала курица. Замахала крыльями, подняла пыль, взбираясь на прясла. Ходила по ним, по-старушечьи бормотала, разыскивая гнездо. Прошлогодних снопков с ее гнездом на пряслах не оказалось, и курица в смятении заметалась над санями, подняла оглушительное кудахтанье. В воротах тут же показался кочет. Он, бывалый драчун, воинственно распустил крылья, напружил гребень и, отыскивая обидчика, замигал желтоватым глазом.