Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 61

Сложив калачиком ноги, Филипп по-восточному сидел на полу и сосал цигарки. В углу амбара скребли мыши, за стеной фыркали пожарные лошади, бубнили голоса проснувшихся конюхов. «И хлеба не бывает, а мыши водятся», — подумал Филипп. Спать ему не хотелось. Когда его оставили одного — до самого амбара шли вчетвером, — он прилег было головой на сучкастый чурбан (полицейский, видимо, в насмешку затащил его вместо стула), но через несколько минут у него уже болела щека, плечо, и он снова сел.

Филипп знал, что его никто не охраняет, но мыслей о побеге не было. Амбар еще новый, с железной, крепко приколоченной крышей, и вырваться отсюда трудно. Да и стучать все равно нельзя — услышат конюхи. В своих предположениях о коренастом, со светлыми пуговицами человеке Филипп не ошибся: тот действительно оказался следователем. Но из его вопросов по дороге, из разговоров полицейского Филипп понял, что никаких доказательств против него они не имеют. Они напали на него просто случайно. Следователь сыпал всякими хитросплетенными вопросами, на первый взгляд как будто невинными и ни к чему не относящимися, изощрялся в домыслах, но Филипп умело распутывал его узелки и петельки. Никто из троих за всю дорогу ни словом не обмолвился о необычайной и неожиданной для них смерти станичного атамана. Филипп сказал им, что он ездил на станцию по хозяйственным делам (на станции в это время в самом деле была трехдневная ярмарка) и задержался.

Филипп был уверен, что на рассвете к ним обязательно придут с обыском. Но это его мало тревожило. Единственное, что могут найти, — это винтовку в снопках прошлогодних веников и конопли, в погребце. Но винтовка к «делу» не относится. Жаль только, что заберут ее. Филипп испытывал сейчас то исключительное хладнокровие, которое приходило к нему в самые опасные, тяжелые моменты.

Он приподнялся на носках и заглянул в щелку. На востоке, за садами и темным бугром, чуть заметная проступала заря. Редкие звезды уже тускнели, гасли. Филипп чувствовал в ногах сковывающую усталость и опустился на пол. Веки начинали тяжелеть, смыкались в дремотной нарастающей истоме.

Лошади в сарае уже не хрумкали, не было слышно ни мышей, ни конюхов. Полой водой вокруг разливалась зоревая тишь. Ничто не нарушало покоя, лишь откуда-то издали слабым запоздалым отголоском ночного хора пернатых доносилось пощелкивание соловья-позаранника. Филипп оперся о сучковатый чурбан локтем, уткнулся носом в рукав, и через короткое время перед его глазами поплыли ночные приключения. Они то сползались как-то в одну смутную кучу, непонятно громоздились друг на друга, то с неотразимой яркостью вставали в одиночку. Но едва заснул Филипп, в амбар влетели звонкие бабьи крики.

— Куда тя анчибил понес! — с расстановкой, на песенный лад голосила какая-то на самых высоких нотах.

— Тпрусь, окаянная! — мелодично вторила другая.

— Черти горластые, чтоб вас… — ругнулся Филипп и втянул в плечи голову. Ему становилось свежевато, и он пожалел, что не надел шинели. Не раскрывая глаз, положил на чурбан второй локоть, подергал за полы пиджака. Голова была мутная, и думать ни о чем не хотелось. Тело медленно наполнялось теплом и безотчетным приятным спокойствием. По улице мимо амбара шастали коровы, скучливо мычали телята, наперебой орали петухи во всех концах хутора.