Читать «Взгляни на дом свой, ангел» онлайн - страница 398

Лили! Луиза! Руфь! Эллен! О матерь любви, колыбель рождений и жизни, каким миллионом имён тебя ни называли бы, я пришёл, твой сын, твой возлюбленный. Встань, Майя, у своей открытой двери, затерявшейся в дебрях Негритянского квартала.

Иногда, бесшумно проходя мимо, он слышал, как молодые люди говорили в своих комнатах о Юджине Ганте. Юджин Гант сумасшедший. Юджин Гант свихнутый. Это я (думал он) — Юджин Гант!

Затем какой-то голос сказал: «Он не меняет нижнего белья по шесть недель. Это мне рассказал один студент из его землячества». А другой добавил: «Он принимает ванну раз в месяц, надо не надо». Они рассмеялись. Кто-то сказал, что у него «блестящий ум», и все согласились.

Он сжал когтями своё узкое горло. Они говорят обо мне, обо мне! Я — Юджин Гант — покоритель народов, владыка земли, Шива, воплощённый в тысяче дивных форм.

В наготе и одиночестве души он бродил по улицам. Никто не сказал — я знаю тебя. Никто не сказал — я здесь. Огромное колесо жизни, осью которого он был, неуклонно вращалось.

Почти все мы считаем себя чёрт-те чем, думал Юджин. Во всяком случае, я. Я считаю себя чёрт-те чем. Потом на тёмной дорожке он услышал разговор студентов в их комнате и до крови сдавил своё лицо, рыча от ненависти к себе.

Считаю себя чёрт-те чем, а они говорят, что от меня воняет, потому что я не принимаю ванну. Но от меня не могло бы вонять, даже если бы я никогда не мылся. Воняет только от других. Моя неопрятность лучше их опрятности. Ткань моего тела тоньше; моя кровь — тончайший эликсир, волосы на моей голове, мой спинной мозг, хитрые соединения моих костей и все соки, жиры, мышцы, масла и сухожилья моей плоти, слюна моего рта и пот моей кожи смешаны с редчайшими элементами, — они прекрасней и благородней их грубого крестьянского мяса.

В этом году у него на шее появился маленький лишай — знак его принадлежности к Пентлендам, залог его родства с великой болезнью, имя которой жизнь. Он раздирал это место ногтями, выжег на шее язву карболовой кислотой, но пятно оставалось, словно питаемое неисцелимой проказой, таящейся в его крови. Иногда в прохладную погоду оно почти исчезало, но в тёплую погоду оно опять воспалялось, и он расчёсывал шею в кровь от невыносимого зуда.

Он боялся допустить, чтобы кто-нибудь оказался позади него. Он старательно садился спиной к стене; спускаясь по лестнице в толпе, он испытывал невыносимые муки и поднимал плечи, чтобы воротник пиджака прикрыл жуткое пятно. Его волосы превратились в косматую гриву, он не стригся отчасти из желания спрятать пятно, отчасти же потому, что при мысли об устремлённых на его шею глазах парикмахера он испытывал стыд и ужас.

Порой он начинал болезненно ощущать вокруг себя ничем не осквернённую юность: его страшило громогласное здоровье Америки, которое на самом деле — скверная болезнь, так как никто не признаётся в своих болячках. Он съёживался при воспоминании о своих утраченных героических фантазиях, он вспоминал Брюса-Юджина, все тысячи своих перевоплощений — с зудящим лишаём на теле ему нигде не было места. Он болезненно воспринимал все свои физические изъяны — действительные или мнимые. Иногда по нескольку дней подряд он был неспособен видеть ничего, кроме чужих зубов, — он заглядывал в рот своим собеседникам, замечал все пломбы, пустоты, протезы, мосты. Он с завистью и страхом смотрел на безупречные челюсти молодых людей и по сто раз на дню разглядывал свои здоровые, но слегка пожелтевшие от курения зубы. Он яростно тёр их жёсткой щёткой, пока его дёсны не начинали кровоточить; он часами тоскливо размышлял об испорченном коренном зубе, который со временем придётся вытащить, и в диком отчаянии вычислял на бумажке, в каком возрасте он останется совсем без зубов.