Читать «Татуиро (Daemones)» онлайн - страница 108

…Дышать верхним воздухом тяжко. Все равно, что дышать под водой, пустить в легкие морской рассол с кишащей в нем мелкой жизнью. Мается. А она ничего не может сделать. Разве сказать иногда то, к чему не прислушается. Или посмотреть, сидя на склоне. Надеясь — в глаза смотрела.

Утро медленно тащило ночное стылое одеяло, которое не греет, а так, глаза зажмурить и ждать. Светлел склон и торчащие ветки полыни становились чернее и резче. Ветер, принесший шторм, встал столбом, не дул уже, а просто бил и бил в берег огромными волнами, как хлопал оземь подушки, разбрасывая вместо пера соленые брызги.

И на вершине холма, уходя от желтых теплых окон, она остановилась, посмотреть еще этими глазами, что так хорошо видят в темноте, перед тем, как…

Краем глаза увидела скорченный силуэт, цветом, как полынные веники, а видом, как скомканный кусок темноты. Пошла к нему, поводя острой мордой и скалясь, вздергивая губу над светящимися в предутреннем свете клыками. Ветер здесь, на вершине, немного дул, наваливался на запах и отрывал, уносил от сидящего. Потому и не учуяла сразу, держа нос и глаза в противоположную сторону, увязнув сердцем в меду застеколья, где мелькали нагие фигуры за тяжелой отвернутой шторой.

И хорошо, что уносил ветер запах. Потому что, если в запахе мешается дневной пот, вечернее горе и ночное отчаяние, то окунуться в него сейчас, все равно что зачерпнуть ладонью плавленого в печи металла. Прожжет до кости. А ей главное — мастера держать. Здесь только она это может. Сейчас — только она.

Но скрыться вместе с уходящей темнотой не могла. Слишком много в запахе горя.

Старая лисица подошла снизу по склону и уселась рядом с Генкой. Обернула себя хвостом, чуть тронув меховым кончиком его мертво висящие руки. И тоже стала смотреть. Отсюда, с холма окно было видно хорошо. Желтизну его три раза чертила колючая проволока. Крыльцо сбоку освещено лампой за черной решеткой. Закрытая дверь.

Белое лицо с черными тенями глаз. Лиса поняла, в окно уже не смотрит, как девчонки ушли из номера, так и не смотрит, а ждет, откроется ли дверь и пойдет ли единственная, застегивая на ходу светлое нейлоновое пальтишко, ступая по плиткам дорожки, что вьется змейкой под самый обрыв, к тропинке в поселок.

По лицу видно, не открывалась еще дверь. И до утра вряд ли откроется.

Сунула нос под вялую ладонь, в полусогнутые пальцы. Задышала в холодную кожу звериным теплом. И пальцы шевельнулись. Не поворачиваясь и не удивляясь, парень погладил седую морду, потрепал уши, как собаке. Да, наверное, и подумал — пришла собака, такая же, как он, одинокая и бездомная. Вот и пусть думает. Мир полон одиноких.

— Я ведь ее люблю, — ветер сгреб слова, смешал с запахом горя и кинул в уходящую темноту, — как же теперь?

Ответить не могла, не в сказке, лисой быть и человеческим голосом разговаривать. А показывать себя ему не хотела. Да и нужды нет. На каждое горе, что падает в здешнюю степную траву или уносится ветром, отвечать — не дожить ей до седой морды. А дожить надо было. До мастера.