Читать «Кармен и Бенкендорф» онлайн - страница 8

Девушка читает стихи почти монотонно, глядя прямо перед собой, и видит то, чего не вижу я.

— Ты поэтесса? — я тронут, но мой пыл начинает остывать.

— Я не поэтесса, — она останавливается. — Я блядь, — и разворачивается ко мне — всем телом, и ее черные холодные глаза выбивают меня из седла…

— Что, растерялся, майор? — она победно улыбается, не размыкая вишневых накрашенных губ.

Я шумно вздыхаю и лезу в карман за сигаретой.

— Офицер, угостите даму папироской! — по-актерски манерно произносит она шаблонную фразу, и тонкие ноздри ее вздрагивают. — В другой раз не пускайтесь в галоп так опрометчиво.

— Другого раза может не быть никогда, — чиркаю зажигалкой, и отблеск огня мерцает в ее темных зрачках. — Я видел тебя на брифинге. Ты журналистка?

— Нет. Я там случайно оказалась. Журналистика — не моя профессия. Хотя такая же древняя.

— Проститутка? — спрашиваю как можно спокойнее, но в груди моей что-то больно сжимается.

— Да. — И она оценивающе оглядывает меня от фуражки до мокрых туфель. Я работаю там, где ты, наверное, сейчас живешь, — в «Интуристе».

— У тебя такая работа!.. И ты пишешь такие стихи?!

— Это не мои стихи — Аркадия Сурова. Ты его не знаешь. А я пишу прозу.

— Как это? — Туман накрывает мою военную голову.

— А так. Старым дедовским способом: ручку беру, лист бумаги и вывожу длинные строки из слов и знаков препинания…

Вот это засада!

— И что ты уже написала?

— Да немного пока. Две повести. Они опубликованы в «Юности».

— О чем повести?

— О смерти… Ты офицер, ты должен ощущать запах смерти здесь, на Кавказе. Он разлит в воздухе, как вино в старом погребе.

В глазах ее нет безумия, говорит холодно и спокойно. Но я не чувствую того, что чувствует она. Мой славянский круглый нос улавливает лишь слабое дуновение ее духов и сигаретный дым.

— Это потому, что война, — говорю осторожно.

— Может быть, — она смотрит на меня в упор. И от этого мое лицо начинает гореть. — Ты что-нибудь знаешь о войне?

— Эта для меня четвертая, — я наливаюсь уверенностью, — начинал в Афгане.

Здесь, на Кавказе, шестой год уже. Все «горячие точки» прошел, исключая Карабах.

Почти полный набор…

— Для «афганца» ты слишком молодо выглядишь, — в ее голосе сквозит недоверие.

— Я прожил короткую, но яркую жизнь, — неожиданно вываливается из меня газетный штамп. — Плюс заспиртованность организма.

— Убивал когда-нибудь? — и смотрит на меня, не мигая.

— Нет, мое оружие — слово, — выдаю еще один трафарет. — Я военный журналист.

— О-о-о, — впервые удивляется она. — Поэтому ты бываешь на брифингах. А я думала, ты охранник… И о чем пишешь, если не секрет?

— Почти о том же, о чем и ты. О любви и смерти. Вернее, о любви к Родине и о презрении к смерти, — и пытаюсь улыбнуться.

— Смерть нельзя презирать, — это сказано спокойно, без напуска. — Она заслуживает уважения и недостойна ни смеха, ни презрения… Ты был здесь в первые дни боев?

— Был. Я работаю в пресс-службе территориального управления федералов. И в курсе дел… Но что-то не хочется говорить об этом. Давай лучше о любви.

— Любовь придумали русские, чтобы денег не платить, — и она впервые обнажает в улыбке зубы. Красивые зубы страстного рта.