Читать «Кармен и Бенкендорф» онлайн - страница 30
Сергей Тютюнник
— Ох, кровью пахнет, — вставляет Анна с нездоровой радостью.
— Но в целом, — не сбиваюсь я, — обстановка в регионе — под контролем федеральных сил!
— Ну, и слава Богу! — кивает дед и вздыхает, хрипя грудью. — Но завтра утром все же загляни в Дом правительства и собери данные за неделю. Мало ли что еще наколобродят эти архаровцы!
— Все-то вы в трудах, все в заботах великих, — ёрничает хмелеющая Анна, и мы с дедом переглядываемся, недоумевая.
— Ладно, — поправляет Соломин галстук старческой желтой рукой. Наливайка, Андрей, по третьей.
— Святой боевой тост, — объявляет он маргинальной Анне, — пьется молча за тех, кого с нами нет, за убиенных, — и опрокидывает в рот рюмку.
— За убиенных, — повторяет она и пьет по-мужски, залпом.
В душе моей тает праздничный настрой. Я чувствую, как над столом повисает напряженность.
— Хотите, анекдот расскажу? — собираю я в кулак остатки бодрости.
— Любопытно, — поощряет меня шеф и тянется к сигарете.
— Идет Иисус Христос по городу. Видит, толпа побивает камнями женщину, привязанную к позорному столбу. Иисус протискивается сквозь скопище людей, закрывает своим телом несчастную и говорит: «Кто из вас без греха — пусть первым бросит в меня камень!» Все затихают, задумываются… И вдруг откуда-то сбоку в Христа летит булыжник. Он потирает ушиб, вглядывается в толпу и, тяжело вздохнув, говорит: «Мама, ну сколько раз вас просить? Не вмешивайтесь в мои дела!».
Кармен хмыкает, а Соломин, выпустив изо рта струйку дыма, протяжно говорит:
— Да-а…
— Виктор Алексеевич! — удивляюсь я его реакции. — Так ведь никто не унижен: ни Бог, ни Дева Мария. Просто тонко схвачено противоречие в Святом Писании.
— Так-то оно так, — вздыхает дед. — Но все равно есть в нем некое скрытое богохульство… Какой-то одесско-еврейский анекдот. Это я вам как цензор говорю…
— А вы больше кто: цензор или антисемит — а, господин генерал? — ехидно выпаливает Анна и гордо задирает свой многонациональный нос.
— У нас, деточка, — спокойно пускается в объяснения мой шеф, — у старых чиновников, антисемитизм был эдаким правилом хорошего тона. Но в глубине души абсолютное большинство антисемитами не являлись. Вот у меня, например, Исаак Бабель — один из любимейших писателей. Какой же я антисемит при таких вкусах?..
Манеры у нас были другими. Это как за столом: можно есть вилкой и ножом, а можно и руками. Суть процесса не меняется. Лишь бы куски изо рта друг у друга не вырывали.
— А сейчас, по-вашему, вырывают? — не отстает Анна.
— Сейчас рвут, — грустно кивает Соломин. — Мало того: животы друг дружке вспарывают, чтоб уже проглоченное вынуть.
— Страсти-то какие! — восклицает Кармен. — А разве лично вам не приходилось принимать решения — в рабочем порядке, так сказать, учитывая национальный признак?
— Господи, как ты мудрено сказала! — вскидываюсь я. — Вопрос — как на прессконференции.
— Аня хочет знать, зажимал ли я писателей-евреев, — дед выразительно смотрит на меня поверх очков. — Если плохо писали, то зажимал.