Читать «Скажи мне, что ты меня любишь...» онлайн - страница 77
Эрих Мария Ремарк
У Альфреда испортился желудок.
Господь воздаст тебе: станешь сенсацией экрана.
Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (предположительно 04.04.1949)
Милая, сердечное тебе спасибо! Если бы ты опять сварила для меня — завтра — горшок вкуснейшей говядины в собственном соку, думаю, я был бы спасен. Я набрал вес и должен отныне сам собой заниматься, потому что могу употреблять в пищу «бройлерное» и заказывать сюда разные блюда.
Тысячу раз благодарю и обнимаю…
Р.
Марлен Дитрих из Нью-Йорка (04.04.1949)
Моя скороварка сломалась, поэтому так поздно. Целую.
Пума.
Поверни крышку вправо и сними.
Положи туда оставшийся у тебя рис и все вместе подогрей.
Целую.
Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (предположительно 17.04.1949)
Альфред
Марлен Дитрих из Нью-Йорка (предположительно 17.04.1949)
Любовь моя,
вот говядина без единой жиринки в собственном соку: мясо можешь съесть или выбросить. Главное — соус.
Пасхальные поцелуи и спасибо за майские колокольчики.
Я постираю вещички «бэби» и пойду к детям.
Твоя пума.
Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (предположительно 18.04.1949)
Наилучшие пожелания на Пасху от целого ряда людей, —
от старика со светлячками в бороде,
от Равика, который все еще с ужасом думает об Альберте Хайдерне, —
и от Альфреда, который не знает, когда именно его призовут в армию…
Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (после 1950 г.)
Очаровательнейшая, сейчас ночь со всеми ее звездами, с огнями из деревенских домов, плывущими по озеру, с хвостом Млечного Пути, протянувшимся через все небо, словно дым из труб далекого парохода чудовищных размеров…
…полнота жизни! Ее ширь, в которой сердце потягивается, как кошка, — и золотое лето, смерть и воскресение и все остальные вопросы, сводящиеся в конце концов к одному…
В Европе никогда не было лучше, чем теперь, — американцы торопливо удалились восвояси, никакой опасностью как будто не пахнет, и, как всегда, каждый день — подарок. Особенно с тех пор, как слово «опасность» написано не вдоль гор, а поперек и над ними, — часы становятся округлыми, как раковины, из которых слышны звуки мироздания; все говорят, либо понизив голос, либо усилив его, и смотрят на тебя в отчаянии и с восторгом в глазах, как перед космической катастрофой, перед концом света…
Камни переговариваются, листья откровенничают, тычинки красуются, муравьи игнорируют корейский вопрос, молоденькая кошечка парит в танце над коврами, светлячки сами себе электростанция, а мухи-однодневки, завтра мертвые, любят друг друга в свете свечи на террасе, они — символы в чистом виде, потому что у них нет приспособлений для пожирания и переваривания пищи, и это — кратчайшая трепещущая жизнь; мохнатые ночные бабочки пробиваются сквозь ночь, как торпеды, озеро бормочет со сна и подмигивает, из него вылетают рыбы, и, как всегда, Бог — в деталях…
