Читать «Медленная проза (сборник)» онлайн - страница 127

Дед никогда не говорил про политику. Бабушка вспоминала Сиваковку и тамошние дрязги, дед молчал. Но мне почему-то запомнилась интонация, с которой дед произносил (очень редко) слово «власть» («власти»), – что-то было в интонации, делавшей это слово более вместимым, нежели нейтральный синоним слову «администрация». Однажды я как бы увидел эту интонацию. В 1979 году в свое первое взрослое возвращение домой я сидел возле больной бабушки; полулежа на кровати, она смотрела в телевизор, на Брежнева, с трудом шевелившего губами. Дед вошел в комнату, с ласковой снисходительностью глянул в сторону бабушки, а потом на бровастого орденоносца. Без интереса, без гнева и отвращения, как бы даже с непроизвольным состраданием к усилиям полупарализованного старика, но при этом и – устало, отстраненно, с естествоиспытательским холодком, как когда-то в лесочке на сопке глянул он на забитого нами, испуганными детьми, несчастного ужика, вдруг зашевелившегося под моей рукой в траве, – глянул, чуть поморщился от гадливости и обронил: «Заройте его». И увидев тогда их обоих в комнате домика на Ремзаводской улице – деда и Брежнева в телевизоре – я почувствовал, насколько дед и «власти» неслиянные понятия. И не потому, что так сложилась его жизнь. А изначально. То есть жизнь так и сложилась, что – неслиянные.

Дед заговорил со мной об этом через три года, в 1982 году, когда я прилетел сразу после бабушкиной смерти и успел на девять дней. За поминальным столом во дворе, за которым собрался клан Бережков и бывших сиваковских, речь, естественно зашла и про Сиваковку, про озеро Ханко, и я спросил, почему сопка на берегу озера называется сопкой Софронова? Кем был Софронов? Разговаривал я со своими двоюродными и троюродными дядьками. Какой-то герой Гражданской войны, ответили мне, мы и сами толком не знаем. Знаем только, что герой такой был.

Дед сидел рядом, в разговор не вмешивался.

На следующий день вместе с дедом мы собирали вишню, работали, как обычно, молча, молчать с ним было легко. И вдруг я услышал: «Та ни, Софронов нэ був героем… – тут дед хмыкнул, помолчал и добавил, – або був, тильки… А ты у дядьки своего Александра Костырко попытай, вин тоже знае…» Воспроизвести дальнейший рассказ дедовыми словами я не в состоянии. Слишком богатой было интонация этого рассказа при внешней его бесстрастности. Потом историю эту мне уточнял дядя по отцу Александр Андреевич Костырко. Сошлось все, даже детали.

Сопка Софронова раньше называлась Рудаковской. Был такой купец, и на этой сопке держал закупочный пункт, где скупал у охотников птицу и шкурки. Приемный пункт остался и при советской власти, только уже государственным. Ну а Софронов был местным чекистом. Чина его старики не помнили, но имя гремело – «Воны тогда властью булы» (дед Никанор); «Приезжали в Сиваковку, забирали человека, а через несколько дней семье возвращали пиджак, ремень и говорили: расстрелян по приговору суда. Какого суда? Когда вообще суд этот успели провести? – про это даже не спрашивали. Боялись», – дядя Александр.