Читать «Голгофа XX века. Том 1» онлайн - страница 204

Платтен вернулся домой, а Ленин двинулся в Россию. Что было дальше, хорошо известно: речь на броневике, апрельские тезисы, шалаш в Разливе и, наконец, Октябрь… А все — Платтен. Не организуй он этот переезд, все было бы иначе: Ленин по-прежнему жил бы в эмиграции, писал бы статьи, книги и воззвания, а Россия пошла бы другим путем. Каким? Этого не знает никто. К тому же никаких «если бы» история, как известно, не признает.

Допросы между тем продолжались… В начале 1939-го Платтена переводят в достославное Лефортово, находят следователя, который говорит по-немецки, но вот что странно: на первом же допросе он задал необъяснимый на первый взгляд вопрос:

— Как вы себя чувствуете? Вы здоровы? Показания давать можете?

Значит, что-то было. Если же учесть, что никаких справок о гриппе или чем-то ином в деле нет, значит, поработали заплечных дел мастера. Но Платтену, видимо, объяснили, что если начнет жаловаться, ему же будет хуже, поэтому он отвечает:

— Да, я здоров и показания давать могу.

Здоров… А я обратил внимание на одну характерную деталь: дело в том, что по правилам того времени после каждого ответа в протоколе должна стоять подпись подследственного, так вот раньше подписи Платтена были энергичные, размашистые, а тут вдруг стали куцые, съежившиеся, без нажима и явно дрожащим пером.

Новый следователь повел разговоры о троцкизме, о Зиновьеве и Радеке, которых Платтен хорошо знал, об отношении к нэпу и его антипартийной деятельности. Платтен прямо заявил, что введение нэпа рассматривал как предательство интересов революции и контрреволюционное отступление перед врагами рабочего класса.

Ab 1927-м был категорически против исключения из Политбюро Зиновьева, Каменева и Троцкого.

— А по каким вопросам еще вы заняли враждебную позицию к ВКП(б) и СССР?

— Я также высказывал свое недовольство политикой, проводимой ВКП(б) и советской властью, по отношению к меньшевикам и эсерам. После мятежей, организованных в Ярославле и других городах, в отношении меньшевиков и эсеров был предпринят ряд жестких репрессивных мер. Я с этими репрессиями был не согласен. Я считал, что покончить с эсеровщиной можно было без особых репрессий… И в этом была моя ошибка, — после паузы добавил он.

Судя по всему, следователь оценил это добавление, потому что вопросы о Зиновьеве и полученных от него контрреволюционных заданиях формулировались значительно мягче. Платтен говорит, что подобного рода заданий не получал, а с Зиновьевым общался как с руководителем Коминтерна и, к сожалению, недооценил значение борьбы ВКП(б) и советской власти с эсерами и меньшевиками.

— А теперь вы оценили значение и необходимость этой борьбы?

Ответ на этот вопрос совершенно не в духе Платтена, но с ним, как я уже говорил, основательно поработали до начала допроса.

— Да, в дальнейшем я это понял и считал, что всякая борьба против ВКП(б) должна немедленно привести в лагерь злейших врагов революции. Но в период 1926–1928 годов во время дискуссий я допускал ошибки троцкистского характера.