Читать «Растеряевские типы и сцены» онлайн - страница 45

Парамон, наконец, отворил дверь.

— Чево тут?.. Ты, что ль — Иваныч?.. — как труднобольной, еле поднявшийся с постели, говорил он… Он, очевидно, устал и только что задремал; у него, по всей вероятности, ныло все тело.

— Вот… тут, — начал дядя: — к тебе!..

— А-а? О-ох, владыко живота моего! Чево-о?

— Вот тут…

— Тут есть до вас дело, — перебил гость, — позвольте войти.

— Войди, войди! — крестясь и, видимо, ничего не подозревая, проговорил Парамон и еле поплелся от двери.

Вошли. Приблизились к беседке и мы…

Парамон, добравшись до кровати (голые доски), сел, опершись ладонями в эти доски, и, слабо охая, опустил голову на грудь.

Мы думали, что он "испугается", и ждали испуга. Нет! Парамон только охает…

— Вы откуда родом? — оглядывая стены, увешанные картинами, спросил квартальный и, поглядев на всевидящее око, глянул на дядю. Дядя глянул в открытую дверь, а мы глянули друг на друга. — "Что настряпали?" — говорил нам взгляд дяди. "Не я один — и ты!" — взглядывая друг на друга, говорили мы и сознавали, что поступили преступно.

Это все — дело одного мгновения.

— Родом откуда вы? ваше звание?..

— Чево хочешь? — ничуть не пугаясь и даже не думая взглянуть и рассмотреть хорошенько пришедшего, произнес, охая, Парамон.

— Родом, родом откуда, какой губернии?

— Родо-ом?.. Кур — о-ох ты, мать пресвятая!.. Кур-о-ох! погоди-погоди!..

Парамон, всхлипывая от боли в спине, осторожно поводил плечами, желая подвести под вериги здоровые, не изъязвленные места тела.

— Курский, брат, о-ох, курский…

И опять помолчал и поохал.

— А волость наша — Почиваловская… Аль сам-то курский?..

— Полиция получила бумагу о разыскании беглого крестьянина Почиваловской волости, Парамона Денисова… Ты Парамон Денисов?

— Денисов? я!

— Парамон?

— ….. Парамон! Парамон, брат, Парамон!

— Женат?

— Был женат, а вот уж восьмой год разженился.

— То есть семью бросил?

— Мне глас был…

И ни капли не испугался, даже тона допрашивающего не замечал, а говорил как всегда и со всеми.

— Разженился, братец ты мой! Сподобил меня господь…

— Паспорта нет?

— И-и! как-кие паспорты!.. Чево там… на что мне!.. У меня паспорт господний… не надо мне этого!

Сказано было все. Все замолчали на минуту.

— Испужался я!.. — ласково глянув на дядю, проговорил Парамон: — застукал ты, испужался… Думал, уж не черненький ли (так Парамон называл бесов) — балует тут… ан это ты пришел… Побудь. Ладно у меня тут-то… Дай бог тебе, успокоил меня!

"Ведь подводит нас всех под обух!" — подумали мы единодушно и решительно вознегодовали на дурость Парамона… Но главное, что охладило к нему, — это именно его безбоязненная уверенность в своей правоте. Испугайся он, засуетись, начни врать, кланяться, — мы бы поняли его. Но видя, что он ничего не делает, ни капли не боится, а просто и без всякого сомнения в себе, в своем положении и поведении продолжает верить в свое дело, — это сделало нас совершенно равнодушными к его положению: мы "не могли" понимать такой верности самому себе, она нам казалась глупостью. Посудите: пришли из полиции, разыскивают, спрашивают паспорт, а он говорит: "мне глас был!" Вот сию минуту его "возьмут в темную", а он говорит — "побудь, побудь, посиди!", точно в самом деле гостей принимает. Тут человек еле дышит, боится, как бы его не притянули к делу за то, что дал приют беспаспортному, а беспаспортный, как на грех, "ляпнул" при "самом" квартальном: "это ты меня успокоил". Ну не разиня ли? Ну, что бы ему испугаться, заерзать "по земи", если нужно, на коленках, попросить прощения, дать взятку (наверно, припрятывает деньги-то! внезапно осенило нас), а он болтает бог знает что, да еще без паспорта, да других подводит! Бог с ними — с этими святыми!.. только беды наживешь!