Читать «Стакан молока, пожалуйста» онлайн - страница 2

Вскоре шаги Веры послышались уже на крыльце. И она не старалась ступать как можно тише.

— Есть люди, которые больше тоскуют телом, чем головой. И поскольку дела явственнее, чем мысли, Верино горе нам виднее, — сказала мать, когда они с Дорте остались одни. Ее голос потонул во вздохе, но лицо было лишено всякого выражения.

Дорте всю жизнь слышала, что у нее с Верой разные характеры. Мать говорила, что Дорте тоскует по отцу более сдержанно, чем Вера, но это отнюдь не означает, что горе Дорте меньше, чем горе сестры. Однако для Дорте горе не было ни большим, ни маленьким. Оно было как осколки стекла, застрявшие в горле.

Вера часто вымещала свою тоску на близких. Или уходила надолго, не говоря матери, куда пошла. Горе Дорте, напротив, напоминало летучую мышь зимой. Оно висело вниз головой, ухватившись за балку цепкими коготками. Можно было подумать, что оно зависит от времени года.

Мать пристрастилась к молитвам еще до того, как они переехали в Литву. Сначала Дорте делалось от них жутко. Но теперь эти беседы матери с Богом стали обычными. Они напоминали загадочные псалмы или скрип старой лестницы. Сегодня утром мать просила Пресвятую Богородицу простить Веру, которая накануне слишком поздно вернулась домой. Мать объяснила, что у молодых людей чересчур много соблазнов. Дорте считала, что Богородице уже давно известно об этом. Сама Вера не просила извинения, она лежала с закрытыми глазами и делала вид, что спит.

Дорте привыкла толковать молитвы матери, вникая не в произносимые ею слова, а в их глубинный смысл. Таким образом она узнавала, что мать думает о ней и о Вере. Матери, например, был известен их разговор о том, что они обе хотели бы уехать отсюда. Далеко–далеко. На Запад. Собственно, мать должна была понять их желание — ведь она и сама в свое время покинула отчий дом. Но, похоже, поступки, простительные ей, оказывались не простительными для Веры и Дорте.

Отец научил девочек литовскому еще в раннем детстве, это был его родной язык Мать тоже знала литовский, но молилась она всегда по–русски. К Богородице она обращалась только из вежливости; кончалось все тем, что она читала утром «Отче наш», сидя на табурете возле газовой плиты с кофейной мельницей в руках. Как будто они оба, и мать и Бог, одинаково любили утренний кофе. Он сидел на своих небесах и ждал, когда закипит вода и мать зальет кипятком размолотые кофейные зерна. Если стояла стужа, Богу приходилось ждать. В такие дни мать брала свой старый халат с оторочкой из искусственного меха и, завернувшись в него, ложилась под одеяло на раскладной диван.

В молитвах она часто повторяла, что они должны быть благодарны дяде Иосифу, давшему им крышу над головой, но никогда не упоминала о том, что она много помогает старику. Особенно, когда подходило время платить за квартиру. Она стирала и чинила ему белье, готовила обед, работала на огороде, расчищала снег. А также кормила кур и даже резала и ощипывала их. Случалось, мать обсуждала с Богом то, чего, строго говоря, она знать не могла. Например, что Дорте однажды стояла у изгороди с сыном пекаря Николаем и делала вид, будто не замечает, как он обнял ее за талию и крепко прижал к себе. Но Дорте–то это знала! Она тогда словно парила в воздухе. Словно ее кожа только и ждала его прикосновения.