Читать «Трагедия казачества. Война и судьбы-2» онлайн - страница 3

Хлеба не было. Пекли лепешки из травы. Из стебля подсолнуха выталкивали сердцевину, мололи и также клали в лепешки. Ели лягушек. Как-то на работе мой напарник такого же возраста, что и я, спросил — «Воробьев будешь есть?» Я согласился, вспомнив, что когда-то их ловил для бабушки, так как она не могла есть другой птицы. Вот ем я «воробья», а у него четыре лапки и крыльев нет! Друг признался, что это лягушка. Рассказал, что этими лягушками спас себя и свою семью. Технология приготовления лягушек простая. Берешь мешок и идешь за хутор на пруд. Наловишь штук 50–60. Дома кипятишь котел и высыпаешь туда лягушек. Через пару минут опрокидываешь котел на солому. Кожу с лягушек снимаешь как с вареной картошки, отрезаешь лапки, выкидываешь внутренности, моешь в проточной воде тушки и варишь. Как-никак, а мясо. Не сравнить с лепешкой, в которой питательного ничего нет — только набиваешь пустой желудок.

Для нашего хутора 1933 год прошел тяжело, но почти без жертв. Только один старик умер уже весной, когда сеяли кукурузу. Он наглотался целым зерном и — заворот кишок. Стало полегче, когда стал созревать ячмень. Начали его молоть и хоть какие-то пышки печь.

* * *

Страшным горем для народа стали репрессии 1936–1939 годов. Людей ловили прямо на улице, на работе и — в тюрьму. На село спускали план: арестовать, например, 10 человек. И вот сельсовет думал: кого записать? Арестовали старшего брата отца, двух зятьев, соседа — друга отца.

В это время я был студентом педучилища. В 1937-м на октябрьские «праздники» домой не поехал, остался при училище. После праздников 10 или 11 ноября меня вызывают к заведующему учебной частью. Захожу в кабинет. Завуч с серьезным видом подает мне бумажку и говорит: — «К вечеру, чтобы тебя не было на территории училища». С удивлением спрашиваю: — «В чем дело?» — «Выйдешь — почитаешь». Выхожу. Смотрю на бумажку: «Такой-то исключается из числа студентов училища, как сын врага народа».

Сразу понял — отца арестовали. Зашел в комнату. Схватил том Ленина и запустил его в портрет Сталина. Стекло вдребезги. Рамка упала. Портрет порван. Собрал свои личные вещи и к вечеру этого дня был дома.

Зашел во двор. Тихо. Выглядываю из-за угла хаты. Сидит дедушка на своем низком стульчике и голову положил на посох. Я постоял-постоял, выхожу. Дедушка, увидев меня с вещами, понял все и заплакал. Минут 20 я его успокаивал, чтобы узнать — что произошло?

Обычно под праздник или в праздник собираются компании выпить. В одну из них попал и мой отец. Кто-то из активистов предложил первый тост за здоровье товарища Сталина. Отец, якобы, буркнул про себя: «Давайте выпьем, чтобы он подох». Кто-то услышал, доложил куда надо — и к утру отец уже был в районном НКВД в станице Александрийской. Мать уехала в район и два дня от нее никаких вестей.

На следующий день я взял у соседа велосипед и часам к 10–11 утра уже был в станице. Там жила младшая сестра отца. Заехал к ней и узнал, что мать была у нее, но куда-то ушла. Квартал, где НКВД, оцеплен милицией. Но я знал все «ходы и выходы», так как учился в станице Александрийской в 5–7 классах. Через сапожную мастерскую пробрался к самому забору. По ту сторону забора сидел старичок и что-то шептал (видимо, молитву). Он нашел отца и привел к забору. Для отца не было новостью, что меня исключили из училища. Он не стал оправдываться, попросил прощения за причиненное горе и страдания. В заключение беседы попросил меня обратиться к нашему хуторскому красному партизану.