Читать «Записки молодого варшавянина» онлайн - страница 49

— Понимаю,— сказал я, лишь бы произнести что-нибудь.

Тереза молчала, не спуская глаз с Густава.

— Не знаю, кто из нас троих переживет войну,— добавил он.— Может, и никто... Дело в том, чтобы не умирать глупо. Как только я узнаю что-нибудь на Аллее

Шуха или в Павяке, я тебе сообщу.

Он ушел, и я, снова оставшись наедине с Терезой, взглянул на часы. Было уже без четверти два.

— Есть почта.— деловито сообщила Тереза.

Мы снова могли заняться чем-то. Я начал просмат­ривать бумаги: приказы, инструкции, заказанные нами документы. Подняв глаза, я встретился с внимательным, серьезным взглядом Терезы.

— Я люблю тебя, Тереза, — вырвалось у меня.— Я люблю тебя все сильнее, и мне уже трудно справляться с этим.

Я мог бы поклясться, что Тереза смотрела на меня с любовью, и изо всех сил сдерживался, чтобы не схва­тить ее в объятия. Мое жалобное признание в этот мо­мент было совершенно ни к селу ни к городу, и вообще выпалить все это так мог только абсолютный слюнтяй. Я покраснел от стыда. И, пытаясь поскорее затушевать впечатление, какое могла произвести моя оплошность, поспешил сказать как можно более весело:

— Я принес торт, который по дороге искололи жан­дармы, съешьте его с мамой за мое здоровье.

Тереза положила свою руку на мою. В эту минуту она была прекрасна.

— Прости меня,— прошептала она.— Я уж и сама не знаю... Что мне делать?

Этого я ей сказать не мог. Я мог бы ее обнять и поцеловать, и, пожалуй, она бы не оттолкнула меня, и, кто знает, быть может, рухнула бы наконец разделяв­шая нас преграда. Но я не мог так поступить. Восполь­зоваться ее минутной слабостью? Мы забрели в тупик, и самим, без вмешательства каких-либо внешних факто­ров, нам из него было не выбраться. Следовало бы перестать встречаться. Терезу с радостью взял бы в связные каждый. И хотя она, вероятно, тоже думала об этом, ни один из нас не находил в себе сил произнести это.

Я встал и по-отечески поцеловал ее в лоб.

— Поступишь, как сочтешь нужным,— сказал я и не мог удержаться, чтобы не бросить взгляд на морду улы­бающегося военнопленного, которая даже снилась мне.

— В семнадцать ноль-ноль я у Овцы. В случае чего…

— Тебе нельзя ночевать дома,— напомнила Тереза.

— Привет! — бойко   простился   я   и  выбежал   на улицу.

За углом я вскочил во второй вагон проходившего мимо трамвая. Здесь воняло сигаретами «Юнак». На­клеенные на окнах плакатики расхваливали сок из све­жего зверобоя, сделанный по рецепту магистра Гобеца, а также мебель Раделицкого, под рекламой которой красовалось: «Покажи мне свою квартиру, и я скажу тебе — кто  ты!».   Стекла   были   замалеваны   голубой краской, и внутри вагона царил полумрак. Я вышел на переднюю   площадку,   чтобы   наблюдать   за   улицей. У Маршалковской я выскочил, но навстречу тяжело ша­гал жандармский патруль, и я быстро юркнул в мага­зин с пластинками. Хозяева магазина получали из Гер­мании все новинки, и я часто бывал здесь. Мне повез­ло — на прилавке лежала Пятая симфония Бетховена в исполнении оркестра под управлением Вильгельма Фуртвенглера. Пластинка стоила столько же, сколько полкило грудинки. Я часто слушал музыку после на­ступления комендантского часа. Иногда мне удавалось слушать ее вместе с Терезой, и тогда меня охватывало особое волнение, желание стать лучше. Музыка объеди­няла  нас  не меньше,  чем  совместная деятельность. Я сидел рядом с Терезой, слушая и содрогаясь от счастья, с глазами, полными слез, чувствуя рядом ее теплое присутствие. Достаточно было шевельнуть рукой, чтобы коснуться ее руки или плеча, и мое глубокое вол­нение усиливалось мукой, которую я испытывал от ее близости и недоступности одновременно. Я молниеносно менял пластинку, чтобы не нарушать настроения, царив­шего во время концерта, и с отчаянием поглядывал на иглу, медленно, но верно приближавшуюся к середине пластинки. Потом украдкой смахивал слезу, и мы возвращались к действительности.