Читать «Разговоры с Раневской» онлайн - страница 192

Здесь я пыталась спародировать Таню Тэсс. Для Павлы Леонтьевны, конечно. Назвала — «Благородный поступок». Хотите прочту?

— «Деревья были старые и больные, — начала она. — Обреченные на скорую смерть, они вызывали сострадание и усиливали ощущение тихой грусти, неизменной в душе человека в глухую осень.

Поваленные буреломом сосны улеглись на плюше мха, от реки шел ветер, он пошевелил кроны и спугнул дятла, переставшего методично стучать. Солнце медленно уплывало за горизонт.

Андрей ждал Галю в условленном месте — у опрокинутой скамьи. Вдруг внимание его привлекло что-то темное, лежавшее на дорожке, усыпанной гравием. Андрей подошел к этому предмету. Глазам его представилась калоша. Новая, возможно, одеванная единственный раз. Он держал в руках чужую калошу, так неожиданно ворвавшуюся в его жизнь. А Галя все не шла. У него мелькнула безумная мысль: не дожидаясь Гали, отнести калошу в бюро находок…»

Ну и так далее. Это так же неинтересно, как все, что пишет Танька. Даже тошно стало.

Возьмите себе. Может, хоть вам пригодится?..

Сваха Островского

Мы гуляли с Ф. Г. по скверу, новому, молодому, с тонкими деревцами, — его разбили на месте деревянных домишек, возле высотного дома, у входа в «Иллюзион». Вчера в театре шла «Сэвидж», и Ф. Г. то и дело возвращалась к спектаклю.

— Сэвидж я делала без Павлы Леонтьевны. До этого она была режиссером всех моих ролей…

Я вспомнил слово, записанное в зеленой тетрадке, — «режиссероненавистничество». Да и как жить по-другому, если она признавала только одного постоянного режиссера, учителя, друга, каждому замечанию которого верила, вкусу которого доверяла больше, чем собственному. Кто же выдержит такую конкуренцию?! Как можно соглашаться еще с кем-то, если зачастую он требует не то, что уже решено с учителем?!

Ф. Г. вспоминает, как страшный сон, кошмар, работу с режиссером В. Г. Сахновским, обожавшим ставить перед актером новые задачи. С ним Раневская репетировала «Последнюю жертву» в Театре Красной Армии.

— Что вы играете? — спрашивал режиссер.

— Сваху Островского, — отвечала я.

— Нет, вы должны играть совсем другое — не сваху, а испанского гранда! Знаете, эдакого, — режиссер снял с головы воображаемую шляпу (воображаемые предметы были его страстью) и галантно помахал ею в воздухе.

На следующей репетиции я пыталась играть по-другому — в моей свахе появилась испанская стремительность и грация.

— Что вы играете, дорогая? — остановил меня режиссер.

— Я играю сваху, она же испанский гранд, — ответила я.

— Нет, нет, для чего это вам? Вы должны играть старушку-няню, которую хозяева забыли на вокзале в Гамбурге!

Я изменила походку, в голосе появилась хрипотца, я старательно шепелявила и пришептывала. Но режиссер не успокоился. В следующий раз он снова задал свой сакраментальный вопрос:

— Что вы играете?

— Сваху Островского, она же нянька из Гамбурга, — сказала я резко.

— Ну зачем это? — удивился режиссер. — Вы должны играть Петра Великого.