Читать «Красный век. Эпоха и ее поэты. В 2 книгах» онлайн - страница 498

«Близорукий губкомовец, вытянув тонкую шейку, взял анкету мою и застыл над графою «поэт»… — Ты неправильно начал, разве это фамилия — Шейнкман! Разве это оставит в русской поэзии след?..

Перебрали заливы, моря, города, перешейки. Как сомнамбулы ходят, от пышных имен обалдев. Что-нибудь, что-нибудь вместо проклятого: «Шейнкман», — Анатолий Каспийский, Константинопольский Лев…

Наконец натолкнулись и, перебирая архивы, окрестили «Светловым» — покойным редактором «Нивы»…

25

Светлов отлично знает, кто ему осветил путь. «…Чтобы рассеять тишь, он зажег свет… «Миша, — спросил он, — ты не спишь?» — «Генрих, — сказал я, — нет!» Старого Гейне добрый взгляд уставился на меня… — Милый Генрих! Как я рад тебя наконец обнять!»

26

Поди сообрази теперь, кто такие: не во всякой энциклопедии найдешь. Рифы (или риффы) — марокканские племена, сорганизовавшиеся в 1921 году в республику, которая была в 1926 году раздавлена колониальными войсками Испании и Франции. До всего ж мира нам было дело!

27

Недаром именно "Дума про Опанаса" стала главной мишенью Станислава Куняева при развертывании на рубеже 70-х годов дискуссии, в ходе которой русские советское самосознание впервые предстало как национальное. "Хлеб" выпал из того разговора, и хорошо: Светлов совершенно не годится для подобных разборок.

28

Разве что в строках о панфиловце Сенгирбаеве: «Я никак не пойму, почему воевали с Россией татары».

29

Именно Светлов придумал эту строчку и произнес ее в присутствии молодых поэтов Евтушенко и Куняева. У каждого из них строчка «разбежалась» на стихотворение. Евтушенковское забылось, а куняевское стало, как теперь говорят, знаковым.

30

Евгений Шварц. Живу беспокойно. Из дневников. Л, 1990, с. 366–368.

31

Давид Самойлов, впервые увидевший в Доме Литераторов Заболоцкого с большим портфелем, повысил того в должности: «главбух». Потом включил литературные ассоциации: «Чичиков», «Каренин»… Потом присмотрелся: «поздний римлянин». Заболоцкий об этих характеристиках (записанных много позднее) знать не мог и талантливости их не оценил. А вот отзыв итальянца ему передали.

32

Никита Заболоцкий. Жизнь Н.А.Заболоцкого. М, «Согласие», 1998, с.34.

33

Последующая поэзия подхватила прием. «Отец, ты не принес нам счастья!» — обращается к погибшему солдату Юрий Кузнецов. Иосиф Бродский по следам «Иванова» пускает Семенова: «Время идет, а Семенов едет». А Дмитрий Александрович Пригов делает рассказчиком косноязычного «милицанера».

34

Лесючевский нашел антисоветчину и у Бориса Корнилова, шедшего по тому же делу. Тот не обладал стойкостью Заболоцкого, он подписал на себя напраслину и погиб. Во время следствия Заболоцкий заявил, что не имеет ничего общего с таким забулдыгой, как Корнилов. Они были действительно очень разные. Но в давильню пошли оба.

35

В 1938 году Мартынов написал «Нюрнбергского портного» — стихи о немце, который собирается шить одежду «из человечьих кож». По этому поводу биограф Мартынова заметил, что «внутренне он уже был отмобилизован». Разумеется, был. Но не на отображение германо-советских отношений, а скорее на раздумье о неизбывности человеческого зверства. Поэтическим обслуживанием власти он не занимался никогда.