Читать «Т. 1. Стихотворения и поэмы Эдгара По в переводе Валерия Брюсова» онлайн - страница 35

2

ЛЕОНЕНИ

«Леонени — имя дали серафимы ей, Свет звезды лучистой взяли для ее очей, Взял мрак ночей безлунных для волос глубокорунных, И меня при песнях струнных обручили с ней. Это было ночью лета, и мои мечты Расцвели лучом привета, как цветут цветы, Расцвели, забыв ненастье и опять поверив в счастье, Чтобы глубже мог упасть я в бездну нищеты! Я расслышал тихий ропот, — так журчит вода, Серафимов дальний шепот: «Песнь одна всегда! На земле все — только тени, всех обманет ложь мгновений, С нами будет Леонени вечно молода». Снова радостью нетленной вспыхнул небосклон: День последний, незабвенный, утро похорон! Всем сердцам кругом звучала внятно музыка хорала. Леонени исчезала от меня, как сон.

ПОЭМЫ

1829

1

ТАМЕРЛАН

Заката сладкая услада! Отец! я не могу признать, Чтоб власть земная — разрешать Могла от правой казни ада. Куда пойду за гордость я, Что спорить нам: слова пустые! Но, что надежда для тебя, То мне — желаний агония! Надежды? Да, я знаю их, Но их огонь — огня прекрасней, Святей, чем все о рае басни… Ты не поймешь надежд моих! Узнай, как жажда славных дел Доводит до позора. С детства (О, горе! страшное наследство!) Я славу получил в удел. Пусть пышно ею был украшен Венец на голове моей, Но было столько муки в ней, Что ад мне более не страшен. Но сердце плачет о весне, Когда цветы сияли мне; И юности рог отдаленный В моей душе невозвратим, Поет, как чара: над твоим Небытием — звон похоронный! Я не таким был прежде. Та Корона, что виски мне сжала, Мной с бою, в знак побед, взята. Одно и то же право дало Рим — Цезарю, а мне — венец: Сознанья мощного награда, Что с целым миром спорить радо И торжествует наконец! На горных кручах я возрос. Там, по ночам, туман Таглея Кропил ребенка влагой рос; Там взрывы ветра, гулы гроз, В крылатых схватках бурно рея, Гнездились в детский шелк волос. Те росы помню я! Не спал Я, грезя под напев ненастья, Вкушая адское причастье; А молний свет был в полночь ал; И тучи рвал, и их знамена, Как символ власти вековой, Теснились в высоте; но вой Военных труб, но буря стона Кричали в переменной мгле О буйных битвах на земле. И я, ребенок, — о, безумный! — Пьянея под стогласный бред, Свой бранный клич, свой клич побед, Вливал свой голос в хаос шумный. Когда мне вихри выли в слух И били в грудь дождем суровым, Я был безумен, слеп и глух; И мне казалось: лавром новым Меня венчать пришел народ. В громах лавины, в реве вод Я слышал, — рушатся державы, Теснятся пред царем рабы; Я слышал — пленников мольбы, Льстецов у трона хор лукавый. Лишь с той поры жестокой страстью Я болен стал, — упиться властью, А люди думали, она, Та страсть, тирану врождена. Но некто был, кто, не обманут Мной, знал тогда, когда я был Так юн, как полон страстных сил (Ведь с юностью и страсти вянут), Что сердце, твердое, как медь, Способно таять и слабеть. Нет речи у меня, — такой, Чтоб выразить всю прелесть милой; С ее волшебной красотой Слова померятся ли силой? Ее черты в моих мечтах — Что тень на зыблемых листах! Так замереть над книгой знанья Запретного мне раз пришлось; Глаз жадно пил строк очертанья… Но буквы, — смысл их, — все слилось В фантазиях… — без содержанья. Она была любви достойна; Моя любовь была светла; К ней зависть — ангелов могла Ожечь в их ясности спокойной. Ее душа была — что храм, Мои надежды — фимиам Невинный и по-детски чистый, Как и сама она… К чему Я, бросив этот свет лучистый, К иным огням пошел во тьму! В любовь мы верили, вдвоем, Бродя в лесах и по пустыням; Ей грудь моя была щитом; Когда же солнце в небе синем Смеялось нам, я — небеса Встречал, глядя в ее глаза. Любовь нас учит верить в чувство. Как часто, вольно, без искусства, При смехе солнца, весь в мечтах, Смеясь девической причуде, Я вдруг склонялся к нежной груди И душу изливал в слезах. И были речи бесполезны; Не упрекая, не кляня, Она сводила на меня Свой взгляд прощающий и звездный. Но в сердце, больше чем достойном Любви страстей рождался спор, Чуть Слава, кличем беспокойным, Звала меня с уступов гор. Я жил любовью. Все, что в мире Есть, — на земле, — в волнах морей, — И в воздухе, — в безгранной шири, — Все радости, — припев скорбей (Что тоже радость), — идеальность, — И суета ночной мечты, — И, суета сует, реальность (Свет, в коем больше темноты), — Все исчезало в легком дыме, Чтоб стать, мечтой озарено, Лишь лик ее, — и имя! — имя! — Две разных вещи, — но одно! Я был честолюбив. Ты знал ли, Старик, такую страсть? О, нет! Мужик, потом не воздвигал ли Я трон полмира? Мне весь свет Дивился, — я роптал в ответ! Но, как туманы пред рассветом, Так таяли мои мечты В лучах чудесной красоты, — Пусть длиться было ей (что в этом!) Миг, — час, — иль день! Сильней, чем страсть, Гнела ее двойная власть. Раз мы взошли с ней до вершины Горы, чьи кручи и стремнины Вставали из волнистой тьмы, Как башни; созерцали мы, В провалах — Низкие холмы И, словно сеть, ручьи долины. Я ей о гордости и власти Там говорил, — но так, чтоб все Одним лишь из моих пристрастий Казалось. — И в глазах ее Читал я, может быть невольный, Ответ — живой, хоть безглагольный! Румянец на ее щеках Сказал: она достойна трона! И я решил, что ей корона Цветы заменит на висках. То было — мысли обольщенье! В те годы, — вспомни, мой отец, — Лишь в молодом воображеньи Носил я призрачный венец. Но там, где люди в толпы сжаты, Лев честолюбия — в цепях, Над ним с бичом закон-вожатый; Иное — между гор, в степях. Где дикость, мрачность и громадность В нем только разжигают жадность. Взгляни на Самарканд. Ведь он — Царь всей земли. Он вознесен Над городами; как солому, Рукой он держит судьбы их; Что было славой дней былых, Он разметал подобно грому. Ему подножьем — сотни стран, Ступени к трону мировому; И кто на троне — Тамерлан! Все царства, трепетны и немы, Ждут, что их сломит великан, — Разбойник в блеске диадемы! Ты, о Любовь, ты, чей бальзам Таит целенье неземное, Спадающая в душу нам, Как дождь на луг, иссохший в зное! Ты, мимо пронося свой дар, Спаляющая как пожар! Ты, полнящая все святыни Напевами столь странных лир И дикой прелестью! — отныне Прощай: я покорил весь мир. Когда надежд орел парящий Постиг, что выше нет вершин, Он лет сдержал, и взор горящий Вперил в свое гнездо у льдин. Был свет вечерний. В час заката Печаль находит на сердца: Мы жаждем пышностью богатой Дня насладиться до конца. Душе ужасен мрак тумана, Порой столь сладостный; она Внимает песню тьмы (и странно Та песнь звучит, кому слышна!) В кошмаре так, на жизнь похожем, Бежать хотим мы и не можем. Пусть эта белая луна На все кругом льет обольщенье; Ее улыбка — холодна; (Все замерло, все без движенья); И, в этот час тоски, она — Посмертное изображенье! Что наша юность? — Солнце лета. Как горестен ее закат! Уж нет вопросов без ответа, Уж не прийти мечтам назад; Жизнь вянет, как цветок, — бескровней, Бескрасочней от зноя… Что в ней! Я в дом родной вернулся, — но Чужим, пустым он стал давно. Вошел я тихо в сени дома Дверь мшистую толкнув, поник У входа, — и во тьме возник Там голос, прежде столь знакомый! О, я клянусь тебе, старик! В аду, в огне и вечной ночи, Нет, нет отчаянья жесточе! Я вижу в грезах осиянных, — Нет! знаю, ибо смерть за мной Идя из области избранных, Где быть не может снов обманных, Раскрыла двери в мир иной, И истины лучи (незримой Тебе) мне ярки нестерпимо, — Я знаю, что Иблис в тени Поставил людям западни. Иначе как же, в рощах нежных Любви, той, чей так светел взгляд, Той, что на перья крыльев снежных Льет каждодневно аромат Людских молитв, дар душ мятежных, — В тех рощах, где лучи снуют Сквозь ветви блеском столь богатым, Что даже мошки, даже атом От глаз Любви не ускользнут, — Как мог, — скажи мне, там разлиться Яд честолюбия в крови, Столь дерзко, чтоб с насмешкой впиться В святые волосы Любви!