Читать «Александр II. Жизнь и смерть» онлайн - страница 28

Главноуправляющий граф Бенкендорф докладывал и подчинялся только государю. Более того — все министерства контролируются Третьим отделением.

Петербург не сразу понял всеобъемлющие задачи очень серьезного учреждения.

Было только известно, что, объясняя задачи таинственного Третьего отделения, государь протянул Бенкендорфу платок и сказал: «Осушай этим платком слезы несправедливо обиженных».

Общество аплодировало.

Но уже вскоре столица поняла: прежде чем осушать слезы на глазах невинных, граф Бенкендорф решил вызвать обильные слезы на глазах виновных. И не только виновных, но и тех, кто мог быть виноват.

Штат самого Третьего отделения был обманчиво мал — несколько десятков человек. Но ему было придано целое войско. Французским словом «жандарм» стали именоваться грозные силы русской тайной полиции... При Третьем отделении был создан Отдельный корпус жандармов. И главноуправляющий Третьего отделения стал шефом этих войск политической полиции.

Но и это было лишь вершиной мощного айсберга. Главная сила Третьего отделения оставалась невидимой. Это были тайные агенты. Они буквально опутывают страну — гвардию, армию, министерства. В блестящих петербургских салонах, в театре, на маскараде и даже в великосветских борделях — незримые уши Третьего отделения. Его агенты — повсюду.

Осведомителями становится высшая знать. Одни — ради карьеры, другие — попав в трудное положение: мужчины, проигравшиеся в кар­ты, дамы, увлекшиеся опасным адюльтером.

«Добрые голубые глаза» — описывал Бенкендорфа современник.

Добрые голубые глаза начальника тайной полиции теперь следили за всем. Случилось невиданное: государь разрешил Бенкендорфу сде­лать замечание любимому брату царя, великому князю Михаилу Пав­ловичу, за его опасные каламбуры. И, обожавший острить, великий князь пребывал в бессильной ярости.

Служба в тайной полиции считалась в России весьма предосуди­тельной. Но Николай заставил служить в Третьем отделении луч­шие фамилии. И, чтобы голубой мундир жандармов стал почетным в обществе, он часто сажал графа Бенкендорфа в свою коляску во время прогулок по городу. С каждым годом Николай «с немецкой выдержкой и аккуратностью затягивал петлю Третьего отделения на шее России», — писал Герцен. Вся литература была отдана под крыло тайной полиции. Царь знал: с острых слов начинались мяте­жи в Европе.

Николай запретил литераторам не только ругать правительство, но даже хвалить его. Как он сам говорил: «Я раз и навсегда отучил их вме­шиваться в мою работу».

Был принят беспощадный цензурный устав. Все, что имело тень «дво­якого смысла» или могло ослабить чувство «преданности и доброволь­ного повиновения» высшей власти и законам, безжалостно изгонялось из печати. Места, зачеркнутые цензурой, запрещено было заменять точ­ками, чтобы читатель «не впал в соблазн размышлять о возможном со­держании запрещенного места».

В сознание русских литераторов навсегда вводилась ответственность за печатное слово. Причем эта ответственность — была не перед Бо­гом, не пред совестью, но перед императором и государством Право автора на личное мнение, отличное от государева, объявлялось «дико­стью и преступлением».