Читать «Песнь о двадцатилетних» онлайн - страница 4

Вновь город укрыла полночная тьма, Вернулся в гостиницу я неохотно, И юности праздник, сводящий с ума, Остался, как прошлое, за поворотом. Сосед мой по номеру хмур был, как ночь, Он мерил шагами квадратные метры… Не ведая, как ему можно помочь, Я кресло подвинул к нему незаметно. — Присядь же, приятель, в ногах правды нет. Хоть, может быть, и не мое это дело, Но чем же ты так опечален сосед, Что кажется черным тебе свет наш белый? И острое слово его, как игла, Вошла прямо в сердце мне невыносимо: — Сегодня счет с юною жизнью свела Японская девушка из Хиросимы… Ей было лишь двадцать… Но, Боже мой, как В тот день, когда юность страны ликовала Решилась она на трагический шаг?.. Неужто ей мать ее не помешала? — Она сирота, — обречено сказал Товарищ мой и закурил сигарету… Ладонью он влажные вытер глаза И повесть продолжил печальную эту. — Представь себе: лето — вокруг благодать, Жара августовская невыносима, И нянчится двадцатилетняя мать С младенцем в одном из домов Хиросимы. Чудесной девчушке и годика нет… Под вишнею мама ее укачала И в дом возвратилась готовить обед… Ах, если бы это начать все сначала! Но прошлое не возвратить никому, Лишь память одна туда знает дорогу. Лежит городок в предрассветном дыму Так тихо, как будто он молится Богу. А там наверху, в ледяной вышине, Уже равномерно рокочут моторы И бомба, застывшая, словно во сне, На мирную землю обрушится скоро. Мгновенье… И палец на кнопку нажал… Младенец лежит в колыбели под вишней, А сверху летит смертоносный металл, Что не остановит уже и Всевышний. И гриб, разрастаясь у всех на глазах, Как чудище, мир растерзал кровожадно… И замерло время на мертвых часах, Которым уже ничего здесь не жалко. … А летчик с заданья вернулся домой, Устроился в кресле с дочуркою рядом И к сердцу прижал ею той же рукой, Которой на город он сбрасывал атом. И девочка нежно прильнула к нему, И сжала ладонь его с детскою силой, Не зная о том, что в огне и в дыму Распятая бомбой лежит Хиросима. Где бедный младенец под вишней кричит, Но мать его больше уже не услышит — В воронке от дома дымят кирпичи, И воздух отравлен, а девочка дышит… Пройдет двадцать лет, и узнает она О том, что болезнь у нее лучевая… Помедлит немного в проеме окна И вниз устремится, глаза закрывая. Одна из ста тысяч таких же сирот, Не знавшая с детства родительской ласки… В тот август отец ее бедный в живот Вонзил от отчаянья меч самурайский. Тогда ему столько же было, как ей, И он не сумел пережить Хиросимы — О смерти семьи он услышал своей, И в сердце отчаянье не пересилил. Но если б он знал, что жива его дочь, Которую вишня, как мать заслонила, Он смог бы отчаянье свое превозмочь И меч спрятать в ножны… Но было, что было. И больше на свете их нет — всех троих… И это одна только жертва из многих, Цветущих, как сакура, и молодых, Отважных и робких, веселых и строгих. Их вычеркнул атомной бомбы удар, Как будто бы вырвал из книги страницу… Без них стал неполным земной этот шар, Забывший их неповторимые лица. С тех пор непонятно, где ад, а где рай, Как будто исчезла гармония в мире, Который, отчаявшись, как самурай, В конце концов, сделал себе харакири. И красная кровь по планете бежит Из этой открытой дымящейся раны, А с ней незаметно уходит и жизнь, Которую мы не храним, как ни странно. О люди! Какие найти мне слова, Чтоб вы хоть на миг осознали все это? Покуда в нас совесть и вера жива, Не сможет погибнуть и наша планета.