Читать «Вкушая Павлову» онлайн - страница 14

А может, я сказал матери, что Моника купала меня в Красном море. Она украла мою невинность.

И всегда рядом была Ребекка — следила за мной своими красными глазами. Она вывела Филиппа, Эмануила и всю семью Эмануила из Галиции. Кажется, Ребекка была младшей сестрой первой жены отца — Салли. Сестры напоили его и возлегли с ним. Не знаю, кто появился в результате — Филипп или Эмануил. В юности я гостил у них в Манчестере и хотел спросить об этом, но в то время они уже щеголяли в модных жилетах, и мне не показалось, что они горят желанием вспоминать Галицию.

Я так часто погружался в мягкую белую грудь с набухшим соском. И так часто меня отрывали от этой груди.

Когда умер Юлий, это бледное дитя, мать плакала, и нам вместе с Якобом и Филиппом приходилось облегчать ее разбухшие груди.

Как-то в церкви я сидел у Моники на коленях, там было тесно, как в кухонном шкафу, и она с кем-то говорила по-чешски, возможно, сама с собой. Она невнятно бормотала и была чем-то удручена. А потом я услышал мужской голос, который меня напугал. Точно таким тоном говорил мой отец, когда я зашел в их спальню и пописал в их ночной горшок.

Конечно, вполне вероятно, что в каждый конкретный момент, для каждого конкретного человека существуют по меньшей мере две версии реальности; и поэтому путаница, которую, как мы считаем, создает наша память, на самом деле свойственна событиям и происшествиям. Вероятно, мы обладаем способностью соединять два разных события в одно — точно так же мозг сливает воедино два образа, посылаемые ему каждым глазом в отдельности. Вполне может быть, что сновидение, каким бы расплывчатым, нечетким и двусмысленным оно ни казалось, на самом деле столь же отчетливо, как и событие, произошедшее наяву, или скорее наоборот, событие, произошедшее наяву, если только мы правильно его восприняли, такое же нечеткое и двусмысленное, как сновидение.

А не есть ли сновидение реальность? Квинтэссенция поэзии, часть всемирного потока, а то, что мы считаем реальностью — нечто слабое, истончающееся, превращающееся в разрозненные прозаические фрагменты, подчас противоречащие один другому?

Так, я помню наши бесконечные переезды по Германии — то на повозке, то на поезде; наконец мы осели в Вене. Я не знаю расставаний. Лишь много позже осознаю, что мои единокровные братья, племянник и племянница исчезли.

С другой стороны, помню щемящую тоску от разлуки с ними, как слезы скатывались по щекам отца на его длинную седеющую бороду.

А может, это расставание произошло во Фрайберге? Может быть, родители вместе со мной и малюткой Анной сразу уехали в Вену? Все эти варианты истины кажутся вероятными, достоверными и запомнившимися.

Помню, как, сойдя с повозки, я впервые увидел поезд. Я так испугался тогда, что до сих пор не смог избавиться от страха перед поездами.

Сновидение: Шур рассказывает мне и Анне о поезде, набитом бледными, худыми детьми из Ист-Энда. Ничто другое не могло бы так явственно вызвать воспоминание о моем детском путешествии, в котором я был не одним ребенком, а целым сонмом. Ист-Энд указывает на заточенных в гетто евреев с востока. Шур, мой нынешний добрый доктор, вестник смерти, напоминает мне о Иосифе Пуре — чье имя возникает в моей памяти почти целое столетие спустя, — нашем добром одноглазом докторе из Фрайберга. Пур встречал меня в этом мире, а Шур проводит из него.