Читать «Сборник произведений» онлайн - страница 92

В то время как старый интеллигент — в соответствии с блестящей французской формулой — считал, что настоящая культура открывается лишь после того, как из поля зрения убираются книжные и прочие леса, которые помогали ее строить, — для советского интеллектуала образованный человек весит ровно столько, сколько тянут прочитанные им книги. Ни традиционной морально-нравственной направленности, но обязательств перед обществом, ни непременной честности с собой и с людьми…

Советскому интеллектуалу ближе Вольтер, который успешно сочетал с литературным гуманизмом весьма доходные паи в торговле неграми, чем В. Г. Короленко — подлинная живая совесть земли русской.

Из-за всех этих, весьма специфических, особенностей разговор с советским интеллектуалом второго поколения легко может быть интересным обменом сведениями и почти не может быть обменом мнений (потому что черт его знает, что он по данному поводу действительно думает). И уже никогда не бывает тем тесным духовным контактом, когда и книги, и культура, помогающие дойти до предварительного взаимопонимания, остаются в стороне (или, если угодно — внизу), и разговор идет «по человечеству и по существу». Конечно, в Советском Союзе и сейчас сколько угодно людей породы Короленко, но это люди органические, выросшие на народной почве, ничем не обязанные ни революции, ни компартии, которые только могли их сломать или опоганить. И вся проблема именно в том, кто будет строить «лучшее будущее»: они или воспитанные (даже наперекор их собственной воле) диктатурой пролетариата интеллектуалы.

Как уже много и много раз, Александр Петрович вспомнил, совершенно гениальную по прозорливости, сатиру Булгакова «Роковые яйца»: крепче, вернее и злее о «десяти днях, которые потрясли мир», еще никто не сказал. Действительно: собирались воспитать жертвенную («один за всех и все за одного») всесторонне развитую личность, а вырастили Сверхприспособленцев, предельно циничных, эгоцентрических и цепких. Конечно, и старая интеллигентская, дворянская, купеческая и чиновнисья эмиграция, оказавшись вне строя, на который была налажена, в трудных условиях чужого быта героически боролась за свой кусок горького хлеба изгнания, но до виртуозности советских выходцев она никак не доходила.

Не говоря уже о Марине Гавриловне, которая и шьет, и вяжет, при случае — спекулирует, при случае — моет чужие потолки и красит квартиры, сама сооружает своим «пацанам» костюмы и ботинки и вообще тащит всю семью, потому что муж, хоть неплохо зарабатывает, половину проигрывает на скачках, — вот, например, на вид совершенно заурядный паренек, бывший секретарь провинциальной комсомольской ячейки, который в Париже, заметив, что русская эмиграция не утратила вкус к укропу и охотно раскупает его в русских лавках — в Булонском лесу под всякими мало заметными (в стороне от дорожек) обочинами и кустиками разрыхлил почву и разбросал семена родной душистой травки. Когда укроп взошел — гуляющие аборигены не отличали его от других диких растений и не трогали. А парнишка каждое утро объезжал на велосипеде свои плантации и, собрав урожай, развозил его по магазинам. Через год он, не зная никакого языка, кроме материнского, уехал в Бразилию, а еще через три — приехал на шесть месяцев «на отдых» в Европу и сгрузил с парохода собственный, огромный, как авианосец, американский автомобиль.