Читать «Сборник произведений» онлайн - страница 50

В дверь настойчиво постучали. Придерживая поднятый воротник пиджака на голой груди, Александр Петрович открыл, принял пневматичку и, почти неожиданно для самого себя, дал на чай ровно половину той ветчины, которую собирался купить на обед.

Ошалев от собственной глупости — разорвал конверт.

«Дорогой Александр Петрович», — писал его преуспевающий знакомый — Иван Матвеевич Секирин. — «Намечается возможность устроить вас рассыльным в одну французскую контору. Постарайтесь сегодня быть на лекции Надежинского. Я зайду за вами, и мы пойдем знакомиться с будущим хозяином»…

К сожалению, деловой человек не сообщал, где именно состоится лекция Надежинского. Nolens-volens приходилось отдавать вторую половину ветчины в пользу отечественной редакции. Александр Петрович наскоро побрился, помылся и спустился в русскую лавочку за газетой. По дороге — хотя за комнату этот месяц было уплачено сполна и никаких безобразий по дому за ним не числилось — он, не то в предвидении грядущих катастроф, не то из-за прирожденного трепета перед урядником — пробирался мимо ложи консьержки, словно ребенок мимо двери, за которой, как ему сказали, «живет бука»…

При выходе из дома его окликнула «букина дочь», Марго, несмотря на пятнадцать с половиной лет, созревшая вполне и во всех отношениях и всесторонними рельефами неоднократно навевавшая жильцу афинские грезы. С двусмысленной на всякий случай (все-таки — мужчина) улыбкой она протянула Александру Петровичу записку, которую, по ее словам, оставил «один Monsieur». Александр Петрович рассыпался в благодарностях, получил еще одну манящую гримаску припухлых и влажных губ и вышел, слегка захмелев, словно после полустакана водки натощак.

«Хорошая девка!» — повторял он, мотая головой и бессмысленно улыбаясь: «Хорошая девка!»

И только столкнувшись с прохожим, вспомнил о записке. Мымрины извещали, что день рождения Ильи Кузьмича, который приходится на понедельник, будет праздноваться в воскресенье. Александр Петрович с огорчением отметил про себя этот экономически не слишком выгодный факт (в воскресенье у кого угодно поужинать можно!) и переключился снова на попутные мысли о крепкогрудой девчонке.

Он слишком долго жил во Франции, чтобы считать француженок, как это полагалось раньше, развратными и легкомысленными.

Быть может, старорежимским превосходительствам именно так и казалось: в Европе каждую профессию принимают всерьез, и проститутке, когда она с клиентом, не полагается быть скучной или обличать общественную неправду. Европеянки вообще ответственнее и откровеннее (в смысле своего естества) — русских. Тех слишком поспешно перевели из терема на ассамблею, и они растерялись: одновременно и закрываются рукавом и растягивают декольте. Когда Александр Петрович в мастерской, галантничая, начинал распускать павлиний хвост перед русскими работницами — одни презрительно задирали нос (какой пошляк!), другие переходили на тон роковой королевы, у ног которой лег беззаветно преданный паж. Ничего подобного не случилось с француженками: невинные, в общем, курбеты Александра Петровича они принимали, как должное, и, в зависимости от физического расположения, либо очень удивлялись, когда он не шел дальше, либо продолжали в том же роде. Они с детства привыкли считать, что мужчинам свойственно желать, а женщинам — стараться быть желанными. Но, так как все не могут принадлежать всем, необходим выбор (скорей по расчету, чем по сердцу) и затем дурака валять нечего. К величайшему удивлению Александра Петровича француженки были отличными и заботливыми женами. Если их манера воспитывать самое спиритуальное в мире потомство при помощи щедрых, сухих и метких почещин и возмущала несколько варварское сознание Александра Петровича — зато все остальное катилось у них, как на шариках. И даже когда «Monsieur» начинал выдыхаться (мало зарабатывал, либо, ложась в постель, слишком долго читал газету) «Madame» не делала из этого драмы, не кричала о «погубленной молодости» и «непоправимой ошибке», не швырялась по всякому поводу и во всех направлениях легколомкой посудой, не переходила в обращении на «идиот» и «кретин», но, продолжая называть сожителя «Cheri» и «Mon chou» и ублажать его по потребностям, потихоньку находила ему помощника на стороне, и все трое были счастливы в меру доступной, в земных пределах, возможности.