Читать «Сборник произведений» онлайн - страница 26

— А где он теперь? — почти с тревогой спросил библиотекарь.

— Да-а-вно расстрелян, — махнул рукой эсер. — Сначала круто пошел вверх. За канал, на котором уложил больше людей, чем его соплеменников пало в Куликовской битве, получил ордена красного знамени и перевод в столицу. Там пытался в польском консульстве наводить какие-то справки о своем предке, татарском царевиче, который в XIV веке переехал из Орды в Литву… Мания величия!. Его и кокнули при случае за сношения с иностранной контрразведкой…

— А как же эти, как вы говорите — палачи, могли издеваться над заключенными? — в безнадежной попытке самого себя ввести «в линию», почти с вызовом спросил о. Афанасий.

— Как могли? То есть — каким образом, хотите вы сказать? — как будто даже растерялся перед беспомощностью такой наивности эсер. — Да очень просто! Вот хотя бы предоставлением этого лишенного всех прав и всякой защиты человеческого стада в полное распоряжение уголовникам — «социально близкому элементу». Мне лично известен случай, когда шпана, из глумления, старичка попа принуждала к педерастии… Бедняге даже молиться было стыдно…

Эсер замолчал и — пытаясь зажечь папиросу — ломал спичку за спичкой… Собеседники его безмолствовали. Страница прошлого, которая начинала приоткрываться перед ними, каждого из них — хоть и по особым основаниям — и мучительно влекла, и отвращала…

— Должен сказать, между прочим, — заговорил снова эсер, ни на кого не глядя и оставив руку с испепеляющейся папиросой на подогнутом колене: — что попы шли на муку и смерть легче других… Для них все было ясно: Бог отдал мир во власть Тьмы, а они — плохо ли, хорошо ли служили Свету. Вся сволочь, какая была в их сословии — осталась снаружи: перековывалась, перекрашивалась, подлизывалась… Как и полагается в революционном отборе наоборот — на измор попали одни более или менее порядочные люди. Всю жизнь они согрешали — кто нерадением, кто пьянством, кто картишками, кто сребролюбием. И вдруг представилась им возможность очиститься перед Господом Славы, которому — в свое время — так нерадиво служили… Все прошлое обрушилось в один миг: жены где-то побирались Христа ради или тоже подыхали за проволокой, случайно выжившие дети торопливо отрекались от родителей или беспризорничали… Оставалась только Смерть и за ней — Бог, к стопам которого, как разрешительную грамоту, они клали свою горькую муку — и она должна была их обелить «паче снега»… Но вот на кого было страшно смотреть — это на крестьян. В своей пытке они не видели смысла, не понимали ее и оттого томились еще больше… Все они встретили революцию, как весну, как настоящий мужицкий праздник, и оказались «врагами народа». В нашей землянке был один такой «кулак». За все свои пять десятков он ни разу не нанял батрака, никому не давал денег в рост, ни одной каплей чужого трудового пота не воспользовался… Но он любил свое мужицкое ремесло, любил землю и для нее не жалел сил ни своих, ни своей семьи… Его хозяйство было налажено, как машина, дом — полная чаша, а в «коморе» расписные сундуки ломились от вышитых рубах и полотенец, над которыми — долгими зимними вечерами — слепли, готовя приданное, его дочери. И вот наступил день, когда его, как преступника, вывели из дома его отцов. И никакая сила не могла растолковать ему — почему называющие себя «властью трудящихся» в один день обратили в прах плоды многолетних героических усилий целой семьи, по правде какого права полотенцем из приданного его дочерей — как тряпкой — стирал смазочное масло с рук починявший машину городского начальства шофер… Жена и дочери его еще в теплушке кончились от сыпняка, и в лагерь доехал он один, со всем своим стопудовым мужицким горем. Пока шла зима, он как-то духовно скорчился, как будто ладонью зажал смертельную рану и терпел. Но с наступлением весны — когда гагары, гуси и утки потянулись на Север — доказательство того, что где-то ожили поля — осатанел и полез на часового. Тот, конечно, выстрелил… И не один раз — мужик был дюжий…