Читать «Сборник произведений» онлайн - страница 118
Сергей Милич Рафальский
Конечно, больше одного сезона Пантелей Елеферьевич об этой книге не упоминал, и дальнейшая ее судьба оказывалась — как история мидян — темна и непонятна. Однако впечатление оставалось и прибавляло еще один лучик ко все возрастающему ореолу славы.
Но — как говорит мудрый шакал в известной сказке Киплинга: «никто не может быть счастлив от головы до кончика хвоста»… Окруженный поклонниками и поклонницами, заваленный лавинами писем от восторженных почитателей, Пантелей Елеферьевич не мог не видеть, что эмиграция тает, как мартовский снег на южном склоне соломенной крыши, и не так уж далеко то время, когда последний крест на Сент-Женевьевском кладбище закончит категорической точкой затянувшуюся сноску на самой трагической странице отечественной истории.
Как раз в это время в Европе (впервые в послесталинском периоде) стали появляться советские литературные гастролеры. И Пантелей Елеферьевич, как лихо маневрирующий под ветром многопушечный фрегат — немедленно перенес огонь. Оставаясь «нашим ответственным» и день изо дня на страницах уцелевших «органов» задорной бранью покрывая советскую власть, он, как только в Париже оказывался очередной московский поэтический гость, брал трубку телефона и накручивал номер гостиницы, в которой тот остановился (вернее — его остановили).
Когда недоумевающий поэт подходил на вызов и с нижегородским акцентом произносил традиционное «Алле?» — Пантелей Елеферьевич в ответ начинал шпарить стихи собственного производства:
Дальше шло рифмованное перечисление наиболее известных трудов собеседника и все заканчивалось торжественным двустишием с переходом на «ты»:
Ошеломленный неожиданностью поэт, заглатывая лесть, как жадная верховодка не слишком запрятанный в червяке крючок. Назначалось свидание в кафе, на которое Пантелей Елеферьевич неизменно приходил с подарками и с портативным кулечком своих собственных избранных произведений. (Понимая все же обстановку, избирал наиболее нейтральные, например, о литературе или о тибетской мудрости, к которой — по неведению — был очень склонен.)
Как происходила историческая встреча — объективных свидетельств, конечно, не было. Сам же Пантелей Елеферьевич рассказывал о ней весьма охотно и даже тем, кто не особенно стремился слушать, но к сожалению, каждый раз, по крайней мере, на два деления повышал степень дружественности, так что в конце концов выходило совсем по Островскому: «Ты, говорит, да я, говорит — умрем, говорит!»…
Через некоторое время газеты сообщали о новом московском гастролере, и Пантелей Елеферьевич снова брался за трубку, но — не насилуя и без того переутомленную газетной работой музу — валял по удачно проторенному первому следу:
