Читать «Голова античной богини» онлайн - страница 21

— Это мы ещё поглядим, кто кого! — крикнул он.

Генкина мамаша остановилась, медленно обернулась, долго разглядывала Стаса, будто неведомое ей насекомое.

— Тю! Это ишшо што за воша? — удивилась она и покачала головой. — Вот же ж понаехали голоштанники, голь-шмоль, давить вас не передавить.

Но тут, тяжело опираясь на палку, к ней подошёл старик столяр из соседнего дома и мрачно сказал:

— Вот что, Губаниха, ты лучше мальчишку и мать его не замай. В обиду не дадим. Ты знаешь, что у них два мужика в семье погибли за Советскую власть, пока ты тут рыбцом и ещё кой-чем приторговывала? То-то. У людей память долгая. Так что не замай и бугаю своему Геньке накажи. Уразумела?

Генкина мамаша всплеснула руками, заулыбалась, заюлила и пропела елейным голосом:

— Дак я же шуткую, Семёныч! Я же ж шуткую. Ды ну тебя, Семёныч!

— Вот и ладно, — ответил сурово старик, — пошутковала — и будет. А то гляди! Среди людей ведь живём. Уразумела?

— Да уразумела я, уразумела! — Генкина мама снова всплеснула руками, лицо её сложилось в добродушные складочки, но из-за этих складочек она полоснула Костика и его маму таким взглядом, что Костик невольно попятился. Впервые ему стало по-настоящему страшно.

Мама Костика крепко прижала к себе Стаса и сына, быстро вошла в дом. Когда Костик поднял голову, он увидел, что по лицу её текут слёзы.

— Боюсь я за вас, мальчики, — прошептала она, — если бы могла, завтра же уехала из этого террариума.

— А Стас как же? — спросил Костик.

— А что такое террариум?

— В террариуме живут змеи и лягушки. Я боюсь за вас. Столько вокруг хороших людей, и всё равно я боюсь. Такая зловещая женщина. Сначала показалась смешной, а она жестокая и страшная.

— Она глупая и толстая. Вы не беспокойтесь — среди людей ведь живём, — повторил Стас слова старика. — А мы с Костей всегда будем вдвоём.

— Правда. Вдвоём. Всегда. И живём мы среди людей, — ответил Костик.

…Был сорок шестой год. А позади годы войны, самой страшной за всю историю нашей Родины.

Глава четвёртая. Жекете

Витю разбудило тарахтенье мотора. Постель отца была пуста. Подвешенный углом на кривой гвоздь, торчавший в глинобитной стене, на самом видном месте — у зеркала, весело покачивался лист бумаги.

Витя сорвала записку и прочла. Размашистыми буквами было написано такое вот ехидно-замысловатое:

«Ни в коем разе, о дочь моя, нельзя показывать тебя разбуженному в декабре медведю — зарыдает косолапый с досады и зависти и тут же слопает. Ну, ты и спать! Это уж просто не сон, а искусство. Будил три раза, но в конце концов, обессиленный, отступился. Уехал по делам. Хозяйничай сама. Буду после обеда. Физкультпривет».

Отец любил писать Вите записки, и она почти безошибочно по тону их, по почерку даже, определяла настроение автора.

Сегодня утром ей писал человек весёлый. Писал на бегу. Торопился и чуточку смущался.

«Как же! Так я тебе и поверила, будил ты меня! Просто пожалел. И никакого восхода, разумеется, я уже сегодня не увижу! Ведь обещал растолкать. То-то смущается!» — сердито подумала Витя.

Но сердилась она ровно столько времени, сколько понадобилось для того, чтобы натянуть купальник и шагнуть из прохладного сумрака мазанки в ослепительность утра.