Читать «Великий раскол» онлайн - страница 203

— А бог милостив.

— Милостив к верным, а на Содом и Гомору он сослал с небесе огнь и жупел.

Бояре безмолвно переглядывались. Долгорукий, князь Дмитрий, отец вдовы Брюховецкой, раздумчиво качал головой. Он вспомнил Морозову на свадьбе своей дочери, когда ее выдавали за Брюховецкого. Морозова была посаженой матерью и утешала плакавшую Оленушку… Сердце сжалось у Долгорукого при этом воспоминании: обеим не задалось счастье… та там, эта здесь…

— Прикажи, великий государь, сруб поставить на Болоте, — продолжал жестокий митрополит-«оладейник», — затепли свечу пред господом, свеча эта будет Морозова…

Многие невольно вздрогнули от этого предложения…

— Из живова тела свечу господу, ах! — отозвался кто-то.

— И свеча та спасет православный народ, — настаивал Павел.

Долгорукий не вытерпел! Морозова и его бедная погибшая дочь живыми стояли перед ним… одна горела, другая так таяла…

— Али тебе, митрополит, мало свечново сбору, что ты вздумал нас свечами поделать? — с дрожью в голосе заговорил он. — Спасай словом, а не огнем… Христос не жег огнем неверующих, а молился за них, не ведают бо, что творят…

Царь ласково посмотрел на Долгорукого: ему самому тяжелы были эти пытки да казни.

Но так на этот раз ни на чем и не порешили.

Как бы то ни было, на другой день за Москвой рекой, на Болоте, как раз против теремных окон, с раннего утра ставили какое-то странное здание. Это был четырехугольный сруб из сухих сосновых бревен с одною дверью, но без окон. В срубе складены были костром дрова, а пол устлан был соломой и уставлен снопами, которые доходили до самых верхних венцов сруба.

Любопытствующие толпились около этой странной горенки.

— Мотри-мотри, братцы, мышь бежит из сруба! — кричал парень с лотком на голове.

— То-то, подлая, знает, что в горенке-ту тепло будет, — осклабился другой малый.

— А вон и другия, ах ты курова дочь! Н-ну!

К горенке подошли две монашки. В старшей, с низко опущенным на глаза клобучком, можно было, хотя с трудом, признать мать Меланию, отыскать которую не могли никакими средствами. Другая была молоденькая, и бледное, изящное округленное лицо ее обнаруживало, что не простого роду эта монашка. Это и была боярышня сестра Анисья, которой писал когда-то Аввакум из своей тюремной кельи у Николы на Угреше, чтобы она забыла свое боярство и «сама месила хлебы да варила шти для нищих».

Мелания грустно покачала головой, глядя на странную горенку…

— Уготована, уготована… постель брачная, — тихо бормотала она.

— Да, снопами уложена, как подобает на свадьбе, — добавила Анисья.

— Так-так, Анисьюшка, эти хоромы краше царских… Они заглянули и внутрь горенки…

— Да-да… чинно, зело чинно устроено…

Молодая монашка дотронулась рукой до снопов, до бревен… Руки ее дрожали…

— Ох, Федосьюшка! Помолись за нас!

Мелания перекрестила все четыре угла страшной горенки. Все это она делала тихо, плавно; бесстрастное лицо ее выражало спокойствие, и только крысьи глазки светились ярче обыкновенного из-под своих навесов. Зато лицо ее молодой спутницы отражало на себе все волновавшие ее душу движения.