Читать «Великий раскол» онлайн - страница 187

«Лифостротон, сущий лифостротон», — думалось Морозовой.

Патриарх, приблизясь к ней, взглянул своими старческими глазами в ее светлые, чистые детские глаза и покачал головой: «Жить бы только, жить бы такой молодой да бога славить, — подумалось ему, — так нет… сама смерти взыскует…»

Старик тяжело вздохнул и снова глянул в светлые глаза, блестевшие из-под монашеского клобучка.

— Дочь моя, почто окаменело сердце твое? — спросил он тихо и ласково.

Морозова молчала… «Она же ответа не даде», — шевельнулось в сердце у старика. Митрополит Павел, архимандрит Иоаким и думный Ларион молча переглядывались: они уже «вкусили приятности» этого василиска и аспида с ангельским личиком…

— Камень, камень, — бормотал старый патриарх, качая головой.

«Камень… на сем камени созижду церковь… О! Созижди, господи!» — колотилось в сердце у вопрошаемой.

— Боярыня! — с силою сказал патриарх. — Оставь все твои нелепые начинания, присоединись к соборной церкви и ко всему российскому собору.

Боярыня вскинула на него своими ясными глазами.

— Мне некому исповедываться и не у кого причаститься, — тихо отвечала она.

— Попов много в Москве, — с удивлением заметил патриарх.

— Попов много, — был ответ, — но истинного нет… У истинных языки вырезали либо живых в землю закопали.

Патриарх отступил назад. Четки задрожали в его руках: он, видимо, что-то вспомнил… Вспомнил, что и он так же веровал, как вот она… но… искушение власти, прелести мира.

— Дочь моя! — еще с большею силою сказал он. — Вельми пекусь о тебе: сам на старость понуждусь исповедать тебя и, отслужа, сам тебя причащу.

Какая честь! Честь небывалая в московском государстве. Но Морозова отказалась и от этой чести.

— Разве есть разница между ними и тобою? Разве ты не творишь их волю? — заговорила она с горечью. — Когда ты был крутицким митрополитом, держался обычая, переданного отцами нашей русской земле, и носил клобучок старый, и тогда ты нами был отчасти любим. А ныне ты захотел творить волю земного царя, а содетеля твоего презрел и возложил на свою голову рогатый клобук римского папы, и оттого мы теперь отвращаемся от тебя. Так не утешай меня тем, что сам меня причастишь; не требую я твоей службы.

По мере того как она говорила, краска заливала лицо маститого главы московской церкви: он глубоко сознавал правоту ее слов и с горестью вспомнил о своей молодости, когда и он носил «малый клобучок на главе, а в груди сердце чисто»… Теперь потускнело это сердце… «потускне, яко зерцало от дыхания»…

Он сделал знак, чтобы его облачили в церковные ризы. Руки его дрожали.

— Принесите освященное масло… сучец подайте… помажу ее… авось придет в разум, — бормотал он, готовясь мазать миром упрямицу.

Подали патриарху сосуд и сучец. Патриарх приблизился к ней, творя молитву. До этой минуты она висела на руках сотников, которым даже приятно было держать «таку цыпочку», но тут она выпрямилась и сверкнула глазами.

Крутицкий митрополит протянул было свою жирную руку, чтобы приподнять треушок от клобучка, падавший на мраморный лоб боярыни, дабы патриарху удобнее было помазать ее маслом, но упрямица гордо отстранила руку митрополита.