Читать «Средневековые легенды и западноевропейские литературы» онлайн - страница 55

Наша легенда провозгласила право страсти. Страсти подчас сумрачной, темной, связанной с несправедливостью, предательством, жестокостью. Такая концепция разрушала куртуазные мифы. Но не отвергала их полностью и бесповоротно. Такая концепция любви и личной жизни стала грандиозным завоеванием литературы, совершенно исключительным для своего времени. Быть может, как раз это нетривиальное решение проблем человеческих взаимоотношений и явилось той притягательной силой, заставившей стольких поэтов обращаться к нашему сюжету. Томас Манн назвал основным импульсом развития европейского романа «принцип углубления во внутреннюю жизнь». Автор своего «Тристана» писал: «Принцип углубления во внутреннюю жизнь несомненно связан с этой тайной, когда мы, затаив дыхание, вслушиваемся в то, что само по себе незначительно и совершенно теряем интерес к грубому авантюрному сюжету, который будоражит наши чувства». Авантюрный сюжет, как увидим, появится в нашей легенде лишь на поздней стадии ее развития. В инварианте его не было. Было сложное любовное чувство, бескомпромиссное и безнадежное. Любовь Тристана и Изольды изначально связана со смертью (Морхольта, например), со смертельным риском, ведет постоянно к смерти (баронов-предателей, затем самих героев). Герои гибнут, но не для того, чтобы воссоединиться за порогом смерти, а потому, что не могут долго жить друг без друга. А также – и особенно! – потому, что не могут и жить вместе. То есть, потому, что такая страсть бесплодна. Это тонко подметил Рихард Вагнер (хотя он, вслед за Готфридом Страсбургским, слишком преувеличил устремленность героев к смерти, как к единственному избавлению): «Их чувство, – писал великий композитор, – проходит до конца все фазы бесплодной борьбы со сжигающим их в глубине души пламенем, начиная от самых робких сетований, в которых выражает себя неутомимо-страстное желание, от нежнейшего трепета – до вспышки страшного отчаяния при осознании безнадежности этой любви, пока, наконец, бессильно никнущее в себе самом чувство Тристана и Изольды не угасает, как бы растворяясь в смерти».

Эта любовь бесперспективна и безнадежна – в данной ситуации и данных героях – из-за глубокой человечности протагонистов, ибо они (точнее, Тристан) не могут бесконечно попирать человеческие нормы, мечутся между противоположными привязанностями, колеблются, не решаясь совершить решающий шаг.

Такой решающий шаг совершают за них (а точнее, за Тристана) окружающие: Бранжьена, подносящая им волшебное питье, Марк, отдающий Изольду прокаженным и изгоняющий племянника, отшельник Огрин, мирящий их с королем, и т. д. Таким же решающим шагом оказывается для героев и смерть, которая «действует» помимо их воли, перекраивая их судьбу. Поэтому-то Тристан и не боится смерти. Не боится не потому, что он храбр, а потому, что смерть окажется еще одной внешней силой, освобождающей его от необходимости принимать решение. Причем, теперь уже навсегда.

Итак, легенда о Тристане и Изольде, как всякая «вечная» легенда, соединяет в себе универсальное (и поэтому мы найдем ей немало всевозможных параллелей) с единичным. Это единичное и является зерном легенды, зерном не только в том смысле, что оно легенду объясняет, но и в том, что дает толчок все новым и новым ее интерпретациям. Как правило, это зерно заключает в себе некую тайну, порождает споры, ибо не объясняется логикой развития действительности, а потому потенциально может быть истолковано по-разному. Зерно нашей легенды, как мы стремились показать, состоит в особенности характера протагониста (причем, именно одного протагониста) и его взаимоотношений с другими героями. Характеры этих последних тоже «отмечены», для смысла легенды они небезразличны, но они – вторичны, то есть они не существуют вне столкновения с характером главного героя, помогая ему раскрыться полностью и реализовать себя.