Читать «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ» онлайн - страница 5

«Генетический страх» — написал в своей статье генерал КГБ. Генетический — каюсь.

Потому для меня КГБ — это и десятки моих друзей, навсегда покинувших страну и продолжающих покидать ее сейчас — «за детей страшно».

И, конечно, КГБ — это история Рики и Льва Разгонов — людей бесконечно дорогих и близких мне.

Вот теперь я должна объяснить свое посвящение.

3. Немного о любви

Рика и Лев познакомились в Вожаеле на каком-то производственном совещании по лесозаготовкам. Шел к концу сорок третий год, и Рика, или Ревекка Ефремовна Берг, как значилось в ее деле, работала старшей нормировщицей в конторе Управления на Комендантском лагпункте. Лев — Лев Эммануилович Разгон, тоже трудился старшим нормировщиком, но в тридцати километрах от Вожаеля на Первом лагпункте. Все вместе это называлось Усть-Вымлаг (почтовый ящик — п/я 243/11) и было оторвано от ближайшей цивилизации как минимум на сотню километров — столько было до Сыктывкара, столицы Коми республики.

К этому времени оба они, и Рика и Лев, были уже «вольняшками», то есть лагерные сроки их кончились. Рика освободилась чуть раньше — в ноябре 1942 года. Рика была 58/10–11 КРД (то есть села по статье 58/10–11 за контрреволюционную деятельность), Лев — 58/10, часть 1 — контрреволюционная агитация в мирное время. «Пятерка» Льва иссякла в апреле сорок третьего, но ему «припаяли» второй срок еще в лагере, потом — это было чудо! — приговор отменили, и он вышел на волю уже на исходе сухого, жаркого северного лета.

Воля, которую они получили, — это была воля в советском понимании этого слова. Они уже не сидели в лагере, их не водили утром на поверку, а потом под конвоем на работу. На работу, причем на ту же самую, что и в зоне, — таково было условие этой «воли», — они ходили сами. Но паспортов у них по-прежнему не было, не было и права выезжать куда-либо за пределы не то что лагеря — лагерного пункта. В общем, зеки — не зеки, свободные — несвободные, что-то вроде бессрочно-ссыльных. Называлась эта «воля» — «закрепленные за лагерем до особого распоряжения».

Но все равно это было счастьем! Рике необыкновенно повезло: управление ей выделило собственную комнатку — даже не комнатку — квартирку в пятиквартирном барачном доме на берегу реки Висляны. Еще у нее была подушка, был чехол от матраса и почти настоящая двойка — юбка и кофта, лагерными умельцами сделанные из того лыжного костюма, в котором ее забрали в ноябре тридцать седьмого года из московской квартиры в Кривоарбатском переулке.

Вот сюда, в эту сырую, холодную квартирку, каждую субботу, отдавив пешим ходом 30 километров из своего Первого лагпункта, приходил к ней ее Левушка. И был пир — по карточкам выдавали 0,5 литра постного масла и кислой капусты (голодали тогда почти одинаково и на воле и в лагере), и было счастье, и была свобода: не та свобода, что разрешила им советская власть, но та, что, молодые, брали они из искалеченной своей жизни сами.