Читать «Двое (рассказы, эссе, интервью)» онлайн - страница 147

— В вашем романе нашлось место не только лесным словам, но и неформальной лексике.

— Слава богу, это само по себе мало кого взволнует. Дискуссия о том, допустимо ли употребление матерных слов в печатном тексте, закончена. В моем тексте неформальных выражений штуки три. Думала довести число до четырех, но решила, что это перебор. Конечно, среди литераторов всегда найдется горстка невротиков, которым кажется, что неформальной лексики в тексте должно быть много, что это волнует, что это смело и остро. Это все равно, как если бы повар, полюбив приправы, готовил блюдо из одного лишь перца и лаврового листа. Я бы к такому в ресторан не ходила. Я знаю, что говорю: как-то раз в Америке я попала в гости к юристу, который мне за большие деньги делал грин-карту, так что я от него полностью зависела и уклониться не посмела. Позвал он меня на свой день рожденья — а почему позвал, потому что он, как водится, полагал, что я — дочь Льва Толстого, то есть родилась до 1910 года, ну, американцы не знают ни литературы, ни арифметики, — а на этом дне рожденья обед на 50 приглашенных готовили его крепостные — непальцы, грустные люди синего цвета, ростом с карандаш. Они тоже служили ему за грин-карту, он их заставлял работать санитарами в частном доме для престарелых, которым он тоже владел, — все это он рассказал мне с гордостью рабовладельца… И вот он велел им приготовить непальский обед. Приготовили. Состоял он, в основном, из белых резиновых кубиков без соли, плавающих в темно-оранжевом огненном соусе, сваренном из чистого перца. Еще там была куриная кожа в том же соусе. Бараньи ключицы в том же соусе. Лапки ящериц в нем же. Чьи-то глазки — в нем же. Это вроде концентрированной соляной кислоты. Съешь ложку этого варева — и можно изрыгать пламя, как в цирке. И вот тут и наступила «расплата за пьянство, разбой и разврат» — все 50 гостей с вытянутыми лицами держали перед собой пластиковые тарелки с напалмом и не могли проглотить ни ложки. А непальцы навалили себе горки вкуснятины, ели, щебетали по-своему и были абсолютно счастливы.

— Кстати, о еде. В вашем романе персонажи едят мышей, червырей, хлебеду, грибыши, пьют ржавь и даже в конце концов съедают птицу-древяницу…

— …зато птицу-блядуницу не едят: у нее мясо жилистое.

— Такое впечатление, что этот мир населен не столько людьми, сколько…

— …мутировавшими словами. А это ведь и есть главное последствие описанной в романе катастрофы. Мутация языка.

— В «Кыси» полно стихов — от Пушкина до Гребенщикова. Есть ли среди них придуманные вами?

— Нет, стихов придуманных нет. Там решительно все — цитаты. Вот вы узнали Пушкина, Гребенщикова, еще кого-то, но всех авторов вы вряд ли узнаете, да это и не нужно. Это мой личный круг чтения, частица его, смутный абрис души, вернее, одной из душ — ведь у человека не одна душа, а несколько: вот древние египтяне считали, что их две — «ба» и «ка». И любимые стихи проявляют, так сказать, очертания одной из этих душ. С чем бы сравнить? В финале уэллсовского романа человек-невидимка, голый, бежит по улице под осенним лондонским дождем. А за ним гонится толпа. И струи дождя, упав на его невидимую поверхность, проявляют его, обозначают, выдают его преследователям. И они набрасываются на этот водяной силуэт, забивая невидимку до смерти.