Читать «Классик без ретуши» онлайн - страница 485

Как и подобает писателю, любимым увлечением которого была ловля бабочек, Набокова гораздо больше интересует изображение деталей, из которых состоит картина, чем сама картина. Он редко пользуется тем, что сам называет «социологической стороной». Романы — это волшебные сказки, чистые и простые, и оценивать их следует с точки зрения воображения и стиля — ну хотя бы насколько достоверно изображена бородавка на крючковатом носу ведьмы, — а не с точки зрения правдоподобия: «Самобытный автор всегда создает мир… Для талантливого автора такая вещь, как реальная жизнь, не существует — он творит ее сам и обживает ее». В этом смысле Набоков — литературный абсолютист, которому наиболее близки такие романисты, как Флобер, Пруст и Джойс. Я не уверена, например, что Набоков знал, как ему быть с миниатюристами типа Остен, хотя он изо всех сил пытался подобрать ключи к ней. Он восхищается ее манерой — «пассажами с ямочкой на щеке — с иронической, нежной ямочкой на бледной девичьей щеке автора», но покровительственно именует «Мэнсфидд-парк» «коллекцией изящных безделушек, сберегаемых в хлопковой вате». Быть может, он старался сохранять вежливость, говоря о писательницах-женщинах; в любом случае его длинное, напоминающее лабиринт эссе о Джейн Остен — наименее удачная вещь во всей книге, и очень жаль, что именно она ее открывает.

Совсем иное дело — Диккенс. Свою лекцию о «Холодном доме» Набоков начинает приступом безграничного энтузиазма: «Мы готовы теперь приняться за Диккенса. Мы готовы теперь воспринять Диккенса. Мы готовы наслаждаться Диккенсом». И надо признать, что в этом во многих отношениях самом трогательном и непредсказуемом эссе в книге он именно этим и занимается. Перед чтением этого эссе я не могла и подумать, что Диккенс, с его неистовствующим и жестикулирующим пером, способен привлечь внимание придирчивого и разборчивого Набокова. Кроме того, я была удивлена совершенно разными симпатиями этих двух людей, что обычно принято рассматривать как проявление «гуманности» писателя.

То, что Диккенс обладал поистине большим сердцем, никогда не ставилось под сомнение, несмотря на случайные прегрешения и отдельные темные пятна. Набокова же некоторые критики подозревали в том, что у него вообще нет сердца. Конечно, было бы ошибочным отрицать те многообразные черты жестокости, что пронизывают его произведения, — кстати, те самые черты, что придают его романам уникальное, блестящее и отточенное совершенство, — но я не думаю, что он был начисто лишен органов чувств. Но чтобы найти их, вам надо заслужить его уважение. Если вы просто достойны сожаления, Набоков не будет сострадать вам; но если вы жалки и лукавы, как Гумберт Гумберт или Джон Шейд из «Бледного огня», он будет петь для вас. Диккенс, бесспорно, создавал персонажей, особенно детей, вызывавших творческую симпатию Набокова. И действительно, Набоков со всем жаром красноречия защищает Диккенса от упреков в сентиментальности. <…>