Читать «В Эрмитаж!» онлайн - страница 192
Малькольм Стэнли Брэдбери
Но, несмотря ни на что, мы прилагали все усилия, чтобы восстановить город в прежнем его виде и, мало того, чтобы реанимировать его культуру. Потому что Ленинград всегда был самым культурным из российских городов, писательским городом, местом, которое сочинители лучше всего знали и чаше всего описывал и. Пушкин и Гоголь, Достоевский и Толстой. А потом Белый и Мандельштам, Ахматова и Бродский, Битов — все, все они писали о нашем Петербурге-Ленинграде. Но это не значит, что он вызывал только любовь. Порой он навевал тоску, разбивал надежды, доводил до отчаяния, преследовал, изгонял, морил голодом, оставлял в беспросветной нужде. То был город темных страхов, призрачных мечтаний, смертельного ужаса, странных иллюзий — город-вымысел, город-обман, порождение собственных легенд, книг и мечтаний. В нем сама реальность начинала казаться ирреальной.
Я росла такой же, как все русские дети. Даже в худшие времена нас учили любить Пушкина и читать его книги. Может быть, для меня это значило больше, чем для других: в то время от ужаса повседневности некуда было скрыться, оставалось только с головой уйти в чтение, раствориться в литературе. Помните, что говорит герой «Записок из подполья» Федора Достоевского? Он говорит, что в книгах жизнь предстает не такой бессмысленной, как наяву. Я тоже предпочитала книжную жизнь реальной и читала запоем. И не только по-русски: мама научила меня иностранным языкам — французскому и немецкому. И вот, когда начались восстановительные работы, когда город ожил и все стало постепенно возвращаться на свои места, я пошла работать в Публичную библиотеку. А поскольку я отлично знала французский, мне поручили работу с собранием книг эпохи Просвещения, с библиотеками Вольтера и Дидро, из-за которых, насколько понимаю, вы сюда и приехали.
— Не все, но некоторые, — вклинивается Бу. — Но продолжайте, Галина, ваш рассказ очень занимателен.
— Что ж. Может быть, вы помните, как эти библиотеки попали в Россию? Сами видите, Екатерина приобретала все, что, по ее мнению, работало на имидж России — мошной державы, цивилизованного государства, полноправного члена нового европейского сообщества. Если царице хотелось иметь какую-то вещь — она требовала. А потребовав, получала. Но с тех пор как ее помазали на царство в одном из кремлевских соборов, она твердо знала, чего хочет больше всего, — больше всего она хотела стать государыней-философом. За поддержкой она обратилась к самим философам,