Читать «Татьяна Набатникова» онлайн - страница 36

Ну и? Костя вернётся, а ей будут сниться сны, которых она не сможет ему рассказать.

Смотреть в глаза и держать эту фигу в кармане.

Радоваться ссорам и его промахам: копить, чтоб хватило оплатить её предательство. Чтобы вышло так, что он вроде его заслужил... И всё, конец. Да, так и выходило: расказать Косте - разлюбит. Не рассказать - сама не сможешь любить. Ведь хорошее рождается от самого себя, множась простым делением, и кому сделал добро - хочешь делать ещё. А кому вышло сделать зло - того станешь избегать, как место отбросов, а то и преследовать дальше.

А может: взять и повиниться... У той самой чугуной ограды аэропорта, стоять там и сказать: “Он не виноват...” Потому что преступник никогда не виноват один. Всегда - больше или меньше - и жертва тоже. Вот. И пусть тогда Костя сам выбирает, жить ему с ней или нет. ...И что при этом будет происходить с Костиным лицом... лязг, танк, гусеницы, скрежет, и вдавливается человек, впечатывается в землю, смешивается с землёй, смачивая её соками бывшей своей жизни...

Да ни за что!

Ещё одна мысль: о смерти... Но только мысль - и тело сразу шарахается.

И снова, и снова - туда, сюда: где выход?

На этой точке мы оставляем Женю, слишком зная, что положение у неё безвыходное, - тот случай, когда сердце успокоится только одним - забвением. Оно не замедлит.

А Астап вскоре попал в аварию, и ему глубоко ампутировали ногу. Правда, свою эту беду он никак не сопоставил с Жениным проклятием. Просто беда - слепая, глухая, безразличная. Несправедливая. Страшная. Избави нас Бог.

1983

КАК СТАЯ РЫБОК

Вот и всё. Оказалось, так просто!.. Она только и сказала, что убирайся отсюда, что всё, я больше не могу, я с тобой что-нибудь сделаю, - тряся головой и больно морщась, чтоб скорее, - и возразить было нечего, да и чем возразишь отвращению? Оно ведь не укор, не обида, которую быстренько загладил, повинившись – и лучше прежнего стало. Отвращение – это неопровержимо.

И, главное, почему убедительно: сам иногда чувствуешь похоже…

Ну и всё, собрал вещи – без лишних движений и звуков, чтобы не чиркнуть по её ярости, не поджечь.

Дождь моросил, на остановке стояли люди, на лицах затвердело молчание. Вот так в дождь молчат коровы в стаде, смирясь с судьбой, и люди тоже, когда укрыться всё равно негде – и только сократить себя, сжаться кочкой, чтоб меньше досталось тоски и сырости.

Он пристроился к толпе и растворился. Ему казалось: по чемодану все поймут, что он изгнан. Но никто не обратил на него внимания, каждый замер, как в анабиозе, вжавши плечи и погасив сознание. Он тоже скоро забыл о людях – отгородился. Он нуждался сейчас в укромном месте: залечь и осваивать происшедшее, чтоб, привыкнув к нему, сделать своей незаметной принадлежностью; как животное лежит и терпит, пока пища в желудке сварится и станет его собственным телом.