Читать «Татьяна Набатникова» онлайн - страница 33

А игрушечная обезьянка Астап так ничего и не понимал, он притих и с огорчением думал: что уж такого, ведь я её не убил, не поранил, и она ведь всё равно не девушка, и я ничем не заразил её - это точно.

Она сказала, присмирев:

-Ты не виноват. Это мне - за моё. За выражение лица... И чтоб знала, с кем связываться... - мелькнула на миг злоба, но нет, только на миг - она отмела, ей не хотелось сейчас обижать Астапа: ведь позади у них осталось таинство, предназначенное природой к священному делу продолжения жизни, и что бы там и как бы там ни было, они пережили кровное родство соития; Женя была почвой, которую бедняга засеял, и ему велел теперь инстинкт хранить и оберегать эту почву ради будущих всходов потомства, и вот он покупал ей расчёски, он заботился о ней, и он не мог сейчас не любить её: она содержала в себе часть его самого; и Женя тоже чувствовала всё это и не могла больше держать в себе ненависти к нему.

Ненависть появилась позднее - в самолёте. Проникло, пробралось до самого костного вещества: осквернилась. От брезгливости она несколько раз ходила мыть руки, она прикладывала их к горящему лицу - но очищения не наступало, и, возвращаясь, она с недоумением оглядывала пассажиров: опять эти нейтральные, ни в чём не замешанные лица - но теперь она не верила больше, что они не знают зла - знают, все видели, но каждый утёрся, съел и пошёл как ни в чём не бывало - все скоты, и сейчас она была уверена: о каждом из них знает всю подноготную, всю их таимую, постыдную правду - она есть, эта правда, ибо, не кройся она за пристойным покоем их лиц, разве могла бы уцелеть без благотворной среды и тайного пропитания, находимого в каждой из этих душ, зараза, бацилла тупого, жестокого зла!

Зная теперь то низкое за собой и за этим щуплым Астапом (к имени которого она не имела права прибавть “негодяй”, потому что поняла: он не был бы им, окажись она другой), зная то низкое, она не могла не подозревать его и в остальных людях.

Она откидывалась без сил на спинку кресла и закрывала глаза, не зная, куда ей деваться от того, что она обнаружила в себе, - но закрывать глаза было ещё хуже: тотчас подробно и с преувеличенной чёткостью возникало близко мартышечье лицо Астапа, и она с испугом подумала: во сне бы не проговориться.

Самолёт гудел и улетал прочь от этой земли, на которой смирно копались гектарщики - крестьяне, которые брали от колхоза в аренду засаженное поле, обрабатывали его в личное своё время и имели право на долю урожая. Это было выгодно хозяйству, потому что урожай волей-неволей оказывался высоким, хватало и крестьянам, и колхозу, и оставалось только руками развести перед безусловностью прибыли. Под горячим солнцем этой земли спела и осыпалась шелковица, зелёные листья которой срезали на корм червям, черви опутывались шёлковой нитью - и это тоже приносило прибыль тем добровольцам, которые не щадили труда держать у себя дома их, ненасытных. А от асфальта, разогретого благоприятным солнцем, исходил горячий дух, и по асфальту катили их автомобили, заработанные неутомимыми трудами, и около многих домов паслись на длинной привязи их коровы с тучным выменем, и корову на этой земле держать было несравнимо легче и выгоднее, чем на робкой родине Жени, потому что не требуется здесь запасать сено в долгую зиму. Сюда, говорили, развернут скоро реки с бедных российских мест, где всё равно толку от тех рек никакого, а здесь толку будет много, и на этой вот изобильной многовыгодной земле Женя оставила свою душеньку, продав её за одно то, чтоб успеть к самолёту, чтоб не осталось синяков на её коже, чтоб не волновать отца и чтоб вернуться к маленькому своему детёнышу.