Читать «Татьяна Набатникова» онлайн - страница 13
User
Что же я об этом вспомнила? К чему? Ах да, вот что. Такой же голос был у Екатерины Ильиничны, когда она ещё говорила. Теперь Екатерина Ильинична неживая.
Когда её унесли и я осталась в палате одна, я позвала и попросила его сегодня же, сейчас же туда, на тот берег – не хочу больше.
Он взял мою, отвратительную мне руку (всё тело моё, заболев, стало отвратительно моей душе; смерть: не покидает ли душа ставшее ей противным тело?), посмотрел в мои лопавшиеся от избытка боли глаза и сказал:
-Вы не готовы к тому, о чём просите. А боль – я сейчас что-нибудь придумаю…
-Не надо обезболивать. Раз не могу жизнь своими силами переносить – не надо, уберите её от меня.
Говорю это последним своим отчаянием, а какой-то не задетый смертью остаток успевает ещё раз ненасытно удивиться: прямая чёткость носа, бровей, чёткость взгляда, о Господи, серые глаза, темнота этих светлых глаз и ещё что-то неподдающееся: не одолеть словами.
-Не хочу следующего дня, - горько шепчу я.
-Ну вот, в вас ещё горечь. Люди, изжившие все запасы, говорят совсем не так. Перестаньте. Я сейчас уберу вашу боль – не лекарством, - говорил он, сосредоточившись пальцами на моём животе.
Он вышел и вскоре вернулся. По тому, что он стал делать, я и поняла наконец (примерно) свою болезнь: выход из желудка зажат опухолью, и хоть я не ем и почти не пью, соки жизни моей не освобождаются оттуда, желудок раздуло, он давит на лёгкие, я задыхаюсь.
Он вталкивал резиновую трубку мне в рот, чтобы выпустить через неё из желудка мою муку. Я давилась и кашляла, судорога сжимала горло, слёзы окружили глаза, мы причиняли друг другу страдание – и это было единственное доступное мне взаимодействие с ним.
Он сам вытирал мне губы салфеткой, и мне не было стыдно.
Как если бы я была его ребёнком.
* * *
Меня уже не хватает на удивление.
Наверное, последние часы моя душа, спохватившись, решила провести в этом мире самым прекрасным образом.
На обход пришёл другой, визгливый, осмотрелся в палате: «Что такое, почему две койки пустые? У нас больных ложить некуда, а здесь!»
Так и сказал: «ложить».
«Лечащий врач не разрешил сюда никого класть», - ответила Оля.
Он сел ко мне на кровать, не глядя взял пульс и фыркал: «Этот ваш красавчик ведёт себя по-барски. Что значит не разрешил? Чем его больные лучше наших? Почему у него условия должны быть лучше, чем у нас?»
Оля не ответила, он встал, так и не взглянув на меня.
Ах уроды! «Красавчик». Самое гнусное, что можно было бы о нём сказать. Не нашлось бы ничего поправить или изменить самому строгому скульптору в его гармонично неправильном лице.
* * *
Бывает: я закрываю глаза и вижу на веках негатив того, на что перед тем не смотрела и о чём даже не думала. Себя, например: белый силуэт на тёмном, лицо повёрнуто к запрокинутой руке. Похоже, душа моя уже некрепко соединена с телом. Она, как во сне, отделяется от меня наполовину, летает надо мной, и я вижу своё полупокинутое тело.
