Читать «Ох, охота!» онлайн - страница 8

Ружье и весло впрямь хреновое ремесло: прокормиться можно, разжиться — никогда…

Штатные охотники, всю жизнь занимающиеся пушным промыслом, разбирались в качествах шкурок лучше, чем какой-нибудь сельповский, райпотребсоюзовский или даже зверпромхозовский заготовитель. Попросту ни один настоящий охотник никогда не станет добывать «не вышедшего» зверька. «Зачем портить?» — обычно говорят они, и прежде, чем начать отстрел или отлов, несколько раз сделают пробный, посмотрят, и если, к примеру, у белки подполь (чернота под мездрой) остается лишь на задних лапках, можно подождать день-два и смело начинать.

Но у заготовителей были свои приемы. Обычно к нам приезжал Ткачев, здоровый, жилистый и однорукий мужик. Вместо левой кисти у него был разрез между костями — эдакая клешня, которой он ловко брал бумаги. Он приезжал на лошади и, как купцы в прошлом, привозил с собой кое-какой товар, провиант (капсюли, порох, дробь) и, естественно, водку. А сдача пушнины — это для промысловика всегда праздник: «Загуляем, запьем и ворота запрем!» Ткачева встречали как родного, а если он приносил бутылку, кулек конфет ребятишкам да еще круг чесночной колбасы, было всеобщее счастье.

Сейчас я поражаюсь, до чего же мой родитель был наивным, хотя вроде бы считался умным, сметливым и даже мудрым, поскольку много читал. Они выпивали с заготовителем бутылку, отец выставлял свою, припрятанную для этого случая, и брался за гармошку. Они пели на два голоса красивую песню про любовь «Горят костры далекие…». Когда батя окончательно размякал, Ткачев начинал принимать пушнину, зачем-то выборочно вспарывая беличьи шкурки кухонным ножом. Бабушка в этот момент вмешиваться не смела и только делала отцу молчаливые знаки, чтоб он оставил это дело до утра, но тот, веселый и счастливый, уже ничего не замечал и играл на гармони. Потом Ткачев писал бумаги, грузил мешки со шкурками в сани и уезжал на ночь глядя и несмотря на уговоры остаться.